Во второй раз его забрала война. А может, и не отпускала никогда.
— Не будем про него, — сказала она вскоре. Под глазами залегли круги. Вельга измучилась. — Ты лучше расскажи, как съездили.
Она не попросила прямо, только Бурхард понял: ей хотелось знать, как Йергерт.
Рыцарь против воли коротко взглянул в окно — гадал: а как на самом деле будет он теперь, когда отца увидит? Можно ли вообще считать эту развалину отцом, когда растил мальчишку Бурхард в основном?
— Как полагается в его года: он верит, что уже мужчина, а на деле хочет творить глупости — дури-то много. Рвался там остаться.
Вельга вздрогнула.
— Вот уж не сомневалась. Хоть надеялась, что он проедется, посмотрит и пробздится, все-таки не сомневалась. Думала: вернется или нет?
— Чтобы “пробзделся”, надо было бы ему поехать самому. Как только начинаешь за кого-то отвечать, взрослеешь быстро.
— Он и за себя-то не способен отвечать, — горько заметила она.
— Не будь несправедлива. — Бурхард силился ответить мягко, но не мог не думать, что ее слова — ему укол. Он вырастил его таким. И в глубине души он думал, что, быть может, Йергерту и правда лучше было бы остаться там и воевать. “Пробздеться”, как она сказала, стать мужчиной.
— В чем же я несправедлива? — Вельга фыркнула. — Мы как ни отговаривали, рвался в Орден, а теперь еще и на войну. А ведь под носом Гертвиг — видит же, что делает эта война. Но нет, куда там. Думает, непобедимый. Думает, великим станет там… Но только знаешь что?
Она закончила накладывать повязку, замолчала, чтобы кинуть в грязное тряпье, загаженное кровью, и возилась, как специально, медленно.
— Так что же?
Она помолчала, думая, действительно ли стоит говорить. Вздохнула наконец и прошептала:
— Вы все думаете, будто уходя туда, становитесь мужчинами. А я, когда вы возвращались впервый раз, мужчин не видела — мальчишек только, переломанных и искалеченных, с потухшими глазами. Половина не умели больше ничего, кроме как воевать. Вторая половина — никогда не научились снова жить. И Йергерта я не желаю видеть ни в одной из этих половин.
Он хохотнул, но постарался тихо, почти про себя.
— Ты женщина, — просто ответил он. — Жена, что слишком рано потеряла мужа, мать, что слишком рано потеряла сына, хотя оба живы. И тебе простительно не понимать.
— Чего не понимать? — она устало убрала со лба пушок волос — не разберешь, седых или же просто светлых, и смотрела выжидательно, но не было ни интереса, ни негодования — перегорело все.
— Того, как именно война кует мужчин.
Вельга вздохнула. Тронула в задумчивости склянки. Усмехнулась.
— В задницу таких мужчин. Одно скажу: если и Йергерта туда ушлют, то я или сама собой умру, или себя убью.
Бурхард вздохнул. Черту эту у Вельги он прекрасно знал и видел результат не раз: как ляпнет что — немногие простят.
И Бурхард тихо радовался, что на сей раз это слышал только он.
Часть IV. Глава 2
Дни в опустевшем замке пролетали быстро, только тягостно. По лету золотое солнце делалось теперь белее с каждым днем, все меньше грело. Воздух остывал, и дни темнели, чернота сгущалась с каждым вечером все раньше. Череда из горожан на дальней стороне ущелья обрастала упеляндами и куталась в плащи — и с замковых стен было видно, как в какой уж раз город преображается, готовясь к холодам.
В доме конвента начинались разговоры, а не затопить ли в этом году раньше… По полу гуляли сквозняки, порою хлюпали носы, слышался кашель.
Йергерт, Содрехт и Йерсена с Орьей сели на облезлом уголке травы у самых скал — сюда еще дотягивались лучики клонящегося к горизонту солнца. Пусть оно не грело, но его ласкучее касание на коже позволяло задержать подольше ощущение тепла, оставшееся в памяти о лете. Иногда откуда-то с гор долетал тягучий заунывный вой — гадай: то ветер заплутал в ущельях или же оголодал кто-то из тварей, и на днях на приисках не досчитаются очередного рудокопа.
С улиц города тянуло выпечкой. По небу проносились клинья перелетных птиц.
— … А в Зме́у пленных целая толпа. На улице, как шавки, — говорил всем Йергерт.
Почти каждый раз, как им случалось оказаться вчетвером, его расспрашивали о поездке. Пусть он не видал самих боев, бывал лишь в безопасных, уж давно отбитых замках — все равно он знал намного больше остальных и много больше видел.