— Не хватало еще из-за ерунды…
— Ну нет, пойдем!
Орья вскочила. Ей, как и всегда, было плевать, что Йергерт не любил в фирмарии бывать, — она вцепилась ему в руку и тащила его за собой. Тот вяло упирался, но не слишком уж старательно, и все же сдался.
Йер и Содрехт наблюдали молча. Наползала тень дома конвента. Ветер выл в горах.
— Спасибо, что не сдал, — сказала Йер.
— Ты это зря, — негромко отозвался он.
Она нахохлилась и предпочла не отвечать. В задумчивости тронула редкую траву.
— Знаешь, это плохо кончится, — пробормотала она тихо. — Орья с Йергертом.
— Я не хочу об этом говорить.
Опять повисла тишина — тяжелая и неприятная. Йер наблюдала, как трепещут на ветру бурые волосы, не до конца прихваченные кожаным шнуром. Массивным силуэтом Содрехт походил на севшего на задницу медведя, мастью — тоже. И обманчивая вялость в нем была такая же — казалось, грузная неповоротливая туша не способна к ловкости и скорости.
Он первым не стерпел неловкости.
— Что толку это обсуждать. Что толку даже думать, если не зависит от меня здесь ничего.
— Ты мог бы приструнить их.
— Пальцем пригрозить?
Йер в раздражении швырнула в него клок травы. Не долетел, конечно, только разлетелся жалкими ошметками, подхваченными ветром. Они оба наблюдали, как их тащит по земле.
— Я, если б мог решать, хотел бы в жены орденскую чародейку, — очень честно и серьезно сказал Содрехт. — Чтобы было хоть, о чем поговорить. Ну или чтобы как у остальных — жена сидела б в городе, и я ходил к ней лишь тогда, когда наскучит дом терпимости. А Орья ни отстать не может, ни понять — так хоть поменьше стала доставать, на Йергерта переключилась.
— Орья вовсе неплоха, да и не в этом…
— Нихера. При ней не обсудить, ни как в очередной раз съездил в Духами забытые Обосранные Жопки, ни какую тварь там убивал, ни сколько волочил ее кишки на сапоге, недоглядев.
— А так уж обязательно все это обсуждать с невестой или же с женой? — Йер вынудила себя возразить, но в голове звенела мысль: он прав. И дело вовсе не в кишках и тварях.
— Нет, не обязательно, — на удивление покладисто кивнул ей Содрехт. — Но вот знаешь… помнишь, сразу как меня приняли в Орден, я показывал вам меч?
Йер помнила. В отличии от Йергерта, что унаследовал клинок отца, для Содрехта ковали меч специально ко вступлению. Вершитель, как его назвали, делался ему под руку и с напуствием: да оправдает он в твоей руке свое название — не столь уж многим братьям доставалось столько чести. Сын ландкомтура, пусть и не первый — все же не обычный юноша.
— Она тогда сказала “О, какой красивый” — и забыла. Все трындела о другом. Зато ты подошла потом и попросила посмотреть поближе. И мы час сидели во дворе за бергфридом, чтобы никто не видел, что я отдал меч простой послушнице — и вот тогда я радовался и гордился. Понимаешь? Вот такую вот жену я бы хотел, а не пустоголовую дечонку с этими ее “красиво”.
— Ну… Я-то тебе женой не стану, — напряженно хохотнула Йер.
— Я знаю. Да и не в тебе тут дело. Просто орденская чародейка это понимает, а вот Орья — нет. У той всех мыслей — дурость бабская. Клянусь, она здесь столько лет, а я ни разу не услышал от нее хоть бы единой мысли не про свадьбу и помолвку.
Йер смотрела на мальчишку, видела, как он старался объяснить все то, о чем давно уж думал, и на самом деле понимала. Она попрощалась с мыслями о том, чтоб выйти замуж, когда поняла, что брату Монрайту нет дела, и что Духи в самом деле взяли в жертву все надежды на простую и обычную жизнь, что ей остается только служба. Но в те редкие моменты, когда что-то заставляло ее ненадолго представлять несбыточное, она тоже думала, что предпочла бы Орденского брата, что без лишних слов прекрасно понимал бы, почему все это было важно.
— Ее научили быть просто женой, но не женою орденского брата, — наконец сказала Йер. — Позволь ей это.
— Я и позволяю, — с ироничной горечью ответил Содрехт. — Делает и говорит, что хочет. Когда все-таки поженимся, надеюсь, вышлю ее в город и пусть там сидит и тоже делает, что хочет, только бы не доставала. Ее в самом деле научили быть женой, поэтому я и спокоен — раз за столько лет сама не научилась думать, то и дальше вряд ли уж научится. А если вдруг подумает, то не осмелится — у всех-то на глазах.
Йер одновременно было обидно за подругу и тревожно: она вовсе не была уверена, что кончится так безобидно.
— Это ведь нечестно, — все-таки решилась высказать она. — Орья тоже ведь не выбирала этого.
— Ну значит, мы с ней будем одинаково несчастны.
Йер вздохнула. Ей хотелось бы сказать, что все-таки не одинаково, но не хотелось рисковать поссориться, и оставалось только хохлиться и щуриться на солнце, уносящее с собой остатки дня.