— Но он друг Содрехта. И он тебе не ровня! — наконец нашлась она.
— И что? Увидишь, мы еще поженимся. За Содрехта я не пойду, он мерзкий.
— Орья… — Йер уселась и вцепилась в ее руку. Едва достающий свет чьего-то светлячка подсвечивал глаза, пронзительные и блестящие. — Орья, это плохо кончится.
Глоссарий
Упеля́нд — вид средневековой верхней одежды, похожей на плащ с широкими рукавами.
Часть IV. Глава 3
— Ух ты…
Орьяна ухватилась за протянутую руку, даже не взглянув, — рассматривала комнату. Споткнулась, выбираясь, — приставная лестница паршиво сочеталась с длинной коттой; только то спасло, что Йергерт поддержал. Ткань затрещала, но не порвалась.
На самом деле комнатка была паршивая — каморка, полнящаяся забытым хламом, обрастающая пыльной паутиной и грибком в углах. Но то, что это будет их каморка — их укрытие, какое никому другому неизвестно, поселяло в груди трепет.
Даже Йер, какая вечно находила потайные уголки, не знала этой комнаты. Никто не знал. Лишь только они двое.
Йергерту облаты про нее рассказывали — не ровесники, а те, что были старше и теперь ушли со всеми на войну. А сами знали от родни — те поколениями про нее рассказывали. И, как замок опустел, он, может, тут один остался, кто знал про нее.
Орьяна изучала все с огромным интересом.
Комнатка укрылась в толстых башенных стенах. Пол — тоненькое перекрытие из досок. Света — только из щелей вокруг забитой ставнями бойницы.
Орья долго дергала, пока они не поддались — с белесой дымкой пасмурного дня, что полилась снаружи, взвыл злой ветер, закачавший паутину, и пополз унылый холод осени, идущей к своему закату. Третий месяц разгулялся: второй двор под башней сделался весь серым и бесцветным, не осталось ярких листьев, только помертвевшая трава топорщит у подножья стен бурые ости. Даже малахитовая зелень площади потухла.
На свету вид комнатки стал только хуже — чистое убожество. Все — рухлядь, и обломанные деревяшки не всегда дают узнать, чем был предмет, теперь годящийся лишь на растопку; старые полотна пропылились, моль проела их до дыр, и мерзкая труха от ветра полетела на пол. Пыль щипала нос.
И только лишь перина на полу лежала новая и чистая. Отброшенное, незастеленное одеяло замаралось.
Йергерт уж сидел на ней, безмолвно глядя, как Орьяна изучает комнатушку. Чуть поймав ее взгляд, хлопнул по перине около себя, и Орья села рядом.
Она прижималась к боку — даже сквозь одежду чувствовала ребра. Йергерт был костляв, если не тощ — пусть крепко сложен, пусть подвижен и силен, но ни жиринки в нем — кости и жилы.
Орья долго привыкала к этому. Так много лет она смотрела лишь на Содрехта — на пол-ладони ниже, только вдвое крепче и крупнее; ей ужасно трудно было после этого увидеть привлекательность в другом.
Все это в Йергерте — южная кровь. В Великих Западных Домах, что в сердце Лангелау, все всегда бывали крепкими и мощными, а вот южане, что живут по ту сторону гор, — как раз поджарые и сухощавые, как будто высушенные ветрами, что гуляют в их пустынях по ущельям.
В Йергерте немного от южанина. Те — черноглазые, черноволосые да желтокожие, с лицами плоскими и дикими и с веками нелепо выпуклыми, будто пожирающими глаз — нечасто Орье доводилось их увидеть, и в каком-то смысле она их боялась. Так боятся тараканов, мухоловок, пауков — не оттого, что те опасны, а от омерзения.
Но с Йергертом все по-другому: он был светлоглазый, белокожий, русый. Орья теперь знала его волосы на ощупь — они были жесткие и толстые, как будто конские — и это, говорили, южная черта, но эта Орью не страшила и не отвращала. Потому-то она жалась крепко, несмотря на выпирающие кости — нравилось касаться, ощущать тепло, мышцы под кожей. А еще — щекотку постороннего дыхания на собственном лице и мимолетное прикосновение волос — чужих и непривычных. Было в этой близости что-то желанное, желанное невыносимо, то чего отчаянно ей не хватало, от чего в груди щемило, тяжелело в животе.
— Так значит, это теперь будет нашим тайным логовом? — Она еще раз осмотрела комнатку. — И мы всегда сможем сюда прийти.
— Не думаю, чтобы нам кто-то помешал здесь.
Орье этот ответ нравился. И она обвила руками его шею, подалась вперед, чтоб быть напротив, на колени разве что не села.
Она больше не смущалась, не терялась и не сомневалась — с каждым разом, как он не пытался ее оттолкнуть или остановить, как отвечал на ласку, она становилась все смелее и уверенней и все точнее знала, что все это происходит, потому что так она решила. Потому что захотела этого и потому что наконец-то могла управлять ситуацией, а не сидеть беспомощной и ожидающей неведомо чего.