— Так значит, ты меня все-таки любишь? — прошептала она жарко.
Но в глазах, что замерли напротив его глаз, вопроса не было, и потому, когда он лишь пожал плечами, она удовольствовалась этим и ни в чем не усомнилась.
— Мне с тобою нравится. С тобою хорошо.
И Йергерт улыбнулся — выше его сил было сдержаться. Ему льстило ее явное влечение, ее слова — совсем не то же самое, что слушать всяческую чушь от влюбчивых полусестер. Орьяна знала себе цену, знала, чего хочет и насколько хороша. И ей — воспитанной Великим Домом — захотелось быть с ним.
Это ощущение дурманило настолько, что он позволял любые вольности, и упивался тем, что стоило едва наметить еле ощутимое объятье, как она готова была прижиматься со всей силы; стоило чуть задержаться взглядом, и она сейчас же подставляла умилительно довольное лицо и взглядом требовала поцелуя, чтобы с каждым разом отвечать уверенней, напористей.
Орьяна и теперь увидела в его улыбке добрый знак, и, осмелев в конец, сама полезла его целовать и прижиматься крепче; пальцы мяли толстую ткань стеганки. Та плохо поддавалась, и тогда руки как будто сами отыскали пуговицы и запутались в петлях.
Он первый не сдержался — хрипло выдохнул сквозь поцелуй и резко затянул ее на мятую перину, навис сверху. У Орьяны в широко распахнутых глазах на месте мшистой искорки остался только лишь зрачок, широкий до того, что почти спрятал цвет. В нем смутным бликом трепыхался свет и отражал мелкую дрожь ресниц.
Йергерт коснулся пальцами ее щеки и прочертил под глазом полумесяц зелени айну, что повторял глазницу, повел ниже, по скуле и к впадинке под ней, где кожа была совсем нежная, покрытая почти неощутимым пушком волосков. И дальше: челюсть, шея…
Ему не стоило усилий представлять на ней узор зеленых веточек, бегущих вниз — и Йергерт кончиками пальцев повел вдоль стоящей перед взглядом линии, спустился до ключиц и будто правда видел самую последнюю и тоненькую жилку, что сбегала в тень под ними. Дернул ворот и раскрыл его, припал губами к впадине, рукой повел по косточке к плечу. Он оторвался только для того, чтобы взглянуть, как далеко расходятся веточки-молнии… и чудом удержал вздох разочарования.
Не с Орьей он мечтал все это сделать.
Только все равно продолжил, будто не было заминки — точно так, как продолжал со всеми остальными каждый раз.
Йер, пользуясь минуткой и остатками дневного света, разбирала письма. Плотно связанную стопку она бережно хранила под подушкой и порой, когда, как и сейчас, случалось оказаться в одиночестве, касалась пальцами чернил.
Ответы приходили реже, чем она хотела бы — неблизкий путь. Сама писала всегда медленно и вдумчиво, нередко спрашивая у самой себя: а если именно это письмо окажется последним, то что стоит в нем сказать?
Порою приходилось ждать так долго, что она уже была уверена, что не дождется. Гадала: потому что больше некому писать или же она просто исчерпала то, как много времени кто-то хотел потратить на нее.
Брат Кармунд сам позволил ей писать, и все-таки она порою думала, что зря навязывается. Все обязательства меж ними исчерпались, и нелепо было требовать, чтоб он по-прежнему не забывал о ней.
Все письма его были обстоятельными и пространными, но обезличенными до того, что ей не всякий раз случалось отыскать за этим что-нибудь о нем самом.
С Йотваном вышло еще более нелепо — как-то раз она решилась написать. Корила себя много раз и много раз молилась, чтобы то письмо где-нибудь потерялось. Даже если б нет — она не верила, что ей придет ответ.
Он все-таки пришел. И Йер едва ли узнавала в черствых строках человека, что когда-то перевел ее через кордон, и опасалась, что теперь уж никогда с ним не увидится — кто-то другой вернется с запада вместо него, чужой и совершенно незнакомый.
Она спрашивала у самой себя, зачем же пишет незнакомцу с этим именем и почему он отвечает. Но он отвечал.
Дверь скрипнула, и Йер привычным резким жестом сунула всю стопку под подушку. Ничего секретного на самом деле в письмах не было, но ей ужасно не хотелось, чтоб их видели.
Зашла, на счастье, Орья. Только не успела Йер еще чуть выдохнуть, как поняла — с той что-то странное. В глазах ли, в выражении лица, в походке… Йер присматривалась, силясь разобрать, в чем дело.
— Что ты смотришь так? — подруга плюхнулась на собственную койку, странно взбудораженная.
Слишком взбудораженная. Радость в ней с волнением напополам.