— Ты что довольная такая?
— А нельзя?
Йер не нашлась с ответом, повела плечами, но не успокоилась.
Обычно Орья была радостна, когда встречалась с Йергертом, но Йер не вспомнила бы, чтобы та хоть раз была настолько оживленной, возвращаясь. Что-то у них там должно было случиться.
Спрашивать Йер не хотела — снова будет ссора.
Орья сколько-то лежала, неподвижно глядя в потолок, но долго оставаться неподвижной не могла — вскочила. Распустила встрепанные волосы, взялась за гребень — Йер только теперь отметила, что та была лохматей, чем обычно.
— Ну спроси уже! — не утерпела Орья. — Ты меня сейчас насквозь просмотришь.
— Ну так расскажи, раз видишь все сама.
Орьяна фыркнула и глянула через плечо.
— Уже бы рассказала, если бы не знала, что ты как всегда начнешь нотации читать.
— Выходит, что-то с Йергертом опять. И что у вас на этот раз? Он тебя в жены взять пообещал?
Орьяна усмехнулась, забралась с ногами на постель и повернулась. Йер по виду ее поняла, что угадала, хотя говорила это вовсе не всерьез.
— Считай, что так. А ты ведь сомневалась, говорила, что он водит меня по углам, точно простую девку… Ну и что, кто оказался прав? — самодовольная улыбка приросла к лицу.
Йер терла лоб. Ей все еще казалось, что все это плохо кончится, и даже если бы ей захотелось разделить с подругой радость — не смогла бы. Ей и не хотелось. Она попросту не верила.
— Давай-ка с самого начала. Что он там тебе сказал?
Орьяна захихикала.
— Он ничего не говорил. Было не до того.
— И как мне это понимать? — Йерсене совершенно не хотелось играть в эти игры, и дурашливость ужасно раздражала.
— Ну а ты подумай.
— Орья! Толком объясни.
Та показно взялась закатывать глаза.
— А впрочем, что это я? — запаясничала Орья. — Ведь откуда тебе знать, что делается между полюбившими друг друга юношей и девушкой.
Йерсена замерла, уставилась неверяще. “Не может быть” — стучало в голове. “Ты пошутила ведь” — рвалось с примерзшего вдруг к небу языка.
Но шуткой это не было.
Орьяна упивалась замешательством подруги — сделалась еще довольнее, прищурилась и чуть не млела, наблюдая, как Йер судорожно силится найти слова.
— Вы охерели? — только и смогла сказать она в итоге. — Что вы натворили?
Орья раздраженно сморщилась.
— Ну да, конечно ты не в силах за меня порадоваться. Это ведь так сложно — принять то, что оказалась неправа!
И они замерли, сверля друг друга взглядом. Где-то за окном выл ветер.
— Ты хотя бы дамской благодати выпила? — спросила наконец Йерсена, силясь сделать тон спокойным.
— Что это?
Йер выдохнула и зажмурилась. Чем больше она думала об этом и чем больше Орья говорила, чем отчетливей Йерсена ощущала, что ситуация гораздо хуже, чем подумалось сперва.
— Та травяная дрянь, какую пьют, чтобы не понести. Ты думала вообще, что будет, если понесешь?
— Не понесу, — небрежно отмахнулась та. — Не с одного же раза. И какая теперь разница? Мы ведь поженимся.
— Он так тебе сказал? И разве вы теперь на этом одном разе остановитесь?
— Какая разница! — с нажимом повторила Орья. — Он будет моим мужем. Даже если понесу — то только к лучшему.
— Ты дура? — не сдержалась Йер. И тут же пожалела, только прикусить язык уж было поздно. — Если Йергерт в этот самый миг не договаривается о том, чтобы посвататься, то вышло ровно то, о чем я и предупреждала. Что он обращается с тобой как и с любой безродной девкой до тебя.
— Что ты несешь?! — Орьяна подскочила и смотрела теперь сверху вниз, нависнув и пылая яростью. — Всегда, все годы Йергерт звал тебя поганой еретичкой и считал, что все нутро твое гнилое, как у остальных еретиков. И он был прав: ты так завидуешь, так бесишься, что кто-то может выбрать быть счастливым в жизни, что готова отравить самый счастливый миг. Но это ведь с тобой бы обошлись как раз как ты и говоришь, случись такому быть. С тобой, а не со мной!
Въедливый крик внезапно отрезвил Йерсену. Она сжала губы и прошила Орью взглядом.
— Все-таки ты дура, — с призрачным, обманчивым спокойствием произнесла она.
И про себя добавила: “А Йергерту я яйца оторву”.
— Йергерт!
Прозвучало непривычно до того, что он невольно вздрогнул — он с трудом припоминал, чтобы Йерсена называла его имя. Словно брезговала. А уж чтобы ей случилось его звать — как будто бы впервые.
Потому-то ее голос, как всегда глухой и тихий, не желающий звучать, ударил ушам. Ей никогда не петь и не перекричать толпу, но в гулкой пустоте длинного коридора, ее было слышно четко — равно как и яростную злость, звенящую на каждой ноте.