Он поднял взгляд. Невыносимо медленно. Еще не выпрямился даже, только руку прижимал к щеке и над плечом смотрел — как будто бы не мог поверить. Сквозняк трогал выпавшие из узла растрепанные пряди — лишь они и шевелились, пока двое снова неотрывно пялились глаза в глаза.
— Не подходи к ней больше, — наконец сумела вытолкнуть слова Йерсена. — И ко мне не лезь.
Звучало еще глуше, чем обычно, и к тому же ломко — словно кто-то на морозе растоптал сухие стебельки, и будто даже не она это сказала — призрачное эхо звука народилось само по себе.
Йергерту дался выдох через сжатые до боли зубы. Скула ныла — на ней наливался яркостью синяк.
Удар был унизительный. Убого бабский, какой стыдно возвращать. Спустя так много лет учебы ей бы стоило бить кулаком, как и положено сестре, какой она пыталась стать.
Он мог вмазать в ответ — сильнее, чтобы выбить зуб, сломать скулу, и чтобы навсегда запомнила. Но стало бы лишь унизительней — как в те разы, когда его лупила мать.
— Ты зарвалась в конец, — выплюнул он вместо того. — Решила, будто можешь поднимать клешню на орденского брата? Так я покажу, где твое место.
Он отбросил волосы с лица и холодно смотрел вниз, будто вдруг стал выше.
— По уставу наказание за это — карцер и удары плетью. Тебе будет в самый раз.
Орьяна прижималась и сопела ему в шею, щекоча мурашками.
Бойницы, пусть раскрытой, не хватало, чтоб рассеять полумрак — день оказался сумрачен и сер настолько, что как будто до сих пор не рассвело.
Йергерт все это замечал, как замечал сквозняк, небрежное поглаживание мягкой ладонью и щекочущую в носу пыль, но словно бы издалека — мыслями был не здесь.
Он вздрогнул от настойчивого оклика.
— По-моему, тут следовало бы прибраться, — говорила Орья. — А еще зимой станет совсем темно и холодно. Что будем тогда делать?
Йергерт все не мог от мыслей оторваться, потому только пожал плечами.
— Ты хоть слышишь, что я говорю?
В ответ — рассеянный кивок.
Она с досадой ткнула его в бок, затем еще раз и еще, пока не убедилась, что он обратил внимание.
— Ты снова думаешь о ней? — вопроса в этом было мало. — Сколько можно?
— Тебе откуда знать, о чем я думаю?
Он мог бы честно ей сказать, что все именно так, но знал, что этим только все усугубит.
— Я что же, совсем дура, думаешь? — Обиженно нахмурилась Орьяна. — Я не вижу что ли, что ты сделал это не из-за меня, а только чтобы Йер подгадить? Не смог упустить возможность, да?
— С чего ты так решила? — вяло отозвался он.
— С того! Как только Йер закрыли в карцере, тебе вдруг стало на меня плевать!
Йергерт в утомлении прикрыл глаза, потер костяшкой бровь. Плевать ему хотелось и на этот разговор — он только раздражал и отвлекал.
Но Орья правильно сказала: когда потянулось время заключения Йерсены, он вдруг понял, что не чувствует ни радости, ни удовлетворения. Ему хотелось видеть ее реакцию и видеть саму еретичку прямо здесь, перед собой, а мысли, что она чего-то сносит где-то там, не стоили и пфеньки.
Радовало его лишь одно: что Содрехт именно теперь отправился в очередное село Жопки где-то там в предместьях, и ему не нужно объяснять как именно так вышло. Если только не приедет через несколько часов, пропустит все вообще — и к лучшему.
Йергерт и сам подумывал найти себе какое поручение, но не решился — побоялся, что вернуться не успеет.
— Йергерт! — Орья снова его тормошила. — Не ходи смотреть, как ее порют.
— Почему? — нахмурился он, абсолютно упустивший, как она вдруг к этому пришла.
— Я так сказала! Мало моей просьбы?
Орья требовательно смотрела в самые глаза — по взгляду было ясно, что отказ она не примет. Он почувствовал, что раздражается: с чего она взяла, что в праве помыкать?
— Пойду, — спокойно сказал он. — Как раз пора.
И поднялся. А Орья завалилась носом в пыльную перину, яростно чихнула и уставилась блестящими глазами. В полумраке только их и различишь.
— Я не хочу, чтобы ты шел!
— И что?
Она сказала это так, как будто он обязан был послушаться. И Йергерт вдруг подумал, что до этого и правда был с ней удивительно покладистым — не из желания ей угодить, а потому лишь, что его устраивало то, что она делает и чего хочет. До какой-то степени он позволял себе считать, что невозможно было бы ей отказать, и что она все сделала сама.
Теперь он видел, что отказывать не сложно.
— И ты в самом деле будешь там стоять, смотреть? Это же… мерзко!
В ее поведении и голосе теперь вдруг засквозила почти паника — Орьяна понимала, что теряет власть. А может, что той власти не было и вовсе.