Гертвиг наблюдал за тем, как мороча́тся облака над лентами блестящих рек в предместьях и долине.
Именно сегодня мысли отчего-то были удивительно ясны, но оттого лишь хуже: понимал, на что он сделался похож. Моменты просветления давно уж приносили горечь, а не облегчение: воспоминания услужливо носили сцены унизительные, стыдные и страшные — как он срывался на полусестер, ни в чем не виноватых, как девчонка из послушниц отыскала его среди ночи в луже собственной мочи и как магический светляк, зависший над ее плечом, казался не то фонарем, с каким к ним приходили в подземельях и застенках Полуострова, не то дрожаще тлеющими угольками, что единственные освещали то безрадостное заточение, когда блюющих узников бросали в темноте давиться рвотой.
Он садился на излюбленное место и смотрел в долину, чтобы застарелая привычка возвратила в реальность, отвлекла и, если повезет, укутала спасительной апатией.
Ему гораздо проще было раствориться в ней и позабыть, как мало оставалось в нем не то что от себя — от человека, и как быстро он терял и это.
Иногда заглядывался на обточенные ветром скалы, думая, что, может, лучше было бы все кончить, пока он еще осознает себя. Но правда была в том, что умереть — теперь уж слишком сложное усилие, и время, когда сил еще хватило бы, ушло. Теперь он только доживал — так Духи покарали малодушие: давно ведь мог бы спрыгнуть, жизнь другим не омрачать.
В рассеянности, он не сразу понял, как прошел, почти не глядя, сын — куда-то в дальний двор фирмария. Он появлялся редко до того, что Гертвиг даже не признал его сперва, а как признал — встревожился, но тут же вспомнил, что никто уже не ждет ни реакции, ни даже проблеска ума во взгляде.
Гертвиг предпочел не двигаться, не выдавать, что нынче он в себе, лишь спину взглядом проводил.
Подспудно что-то укололо: Йергерт будто бы специально не смотрел. И Гертвиг отстраненно, словно и не про себя, подумал: интересно, каково оно — быть отвратительным убожеством в глазах родного сына.
Ощущает ли тот вовсе себя его сыном спустя столько лет беспомощного неучастия?
Ползущие по небу облака ответа не несли, и Гертвиг утомленно смежил веки. Он хотел бы сделать что-то, попросту сказать хоть что-то, пока мог еще упомнить, зачем это надо.
Снова посмотрев на отражение небес в далеких лентах рек, он отстраненно рассуждал, достанет ли ему еще на это сил, и даже не заметил, как минуло время, только понял вдруг, что сын уже идет назад.
— Пойди сюда.
Отвыкшее от разговоров горло подчинилось неохотно, голос вышел угасающе пустым.
Не ожидавший Йергерт вздрогнул, замер, покосился недоверчиво. В чертах была досада, с нею — раздраженное недоумение. На счастье, Гертвиг уж давно привык не замечать столь многое, что мог и это предпочесть не замечать.
— Я слышал, что ты ездил выполнять какое-то селянское задание на днях. И быстро возвратился. Это хорошо. Ты молодец.
Слова не складывались в речь — лишь в рубленые фразы, значащие слишком мало и не говорящие того, что он хотел сказать. Гертвиг глубоко вдохнул, готовясь попытаться снова.
— Я в последний раз куда-то ездил еще в прошлом месяце. Минуло полторы декады, — холодно напомнил Йергерт.
— Вот как?.. — Гертвиг был готов поклясться, что прошла от силы пара дней. — Ну что же…
Он смотрел на четкий силуэт, очерченный против далекой смутной рыжины предместий. Ветер суетно перебирал полы плаща и путал волосы по темной ткани. Пламя танцевало зеленью, катясь с широких плеч.
Уже не мальчик — юноша почти тех самых лет, в какие Гертвиг уже стал отцом и был отправлен воевать. И эта мысль была невыносимо жуткой, потому что он представил вдруг отчетливо и ясно, как все в те же битвы в тех же хлябях Полуострова пошел бы Йергерт — вот таким, какой стоял сейчас.
Уже не мальчик — но еще и не мужчина. Слишком юный, чтобы проходить через все то, что ожидало там, и слишком… слишком сын, чтоб Гертвиг пожелал ему такой судьбы. И самое ужасное, что, может быть, однажды вынырнув из полузабытья, в каком он проживал все дни, он осознает, что все повторяется и с Йергертом. Что он уже ушел лить кровь за мир и благо — а Гертвиг это пропустил.
— Я лишь хотел сказать… Я… очень горд тобой и тем, каким ты вырос. — Он не знал, сказал ли правду. Чувствовал ли что-то вовсе. Знал лишь то, что лучше сказать это, пока может. — Может, я и не был в полной мере для тебя отцом, и, может, Бурхард больше заслужил так зваться, но… Мы с Вельгой не хотели, чтобы ты шел в Орден именно поэтому — чтоб ты не кончил так же, как и я. Не думай, что мы так от нелюбви…