— На. Заслужила. Умница, — слова целительница то ли выкаркала, то ли выплюнула. Голос — черствый, словно корка на лежалом хлебе.
Мелкая удивленно рассмотрела небольшой кусочек сахара на собственной ладони — быть может, с ноготок. Сначала не поверила, взглянула с удивлением, но после мигом сунула за щеку.
— Шпашибо, гошпожа! — и она заполошно поклонилась.
— Чего это ты вдруг расщедрилась? — больше чтоб раздражение стравить влез Йотван.
— С запада сахарные головы мешками прут. Поискрошили больше половины — вот и оставляют нам в подарок, — холодно отчеканила целительница.
Йотван едва ли представлял того, кто стал бы ей чего-нибудь дарить, но опускаться до настолько мелкой склочности не стал.
— Где тут пожрать и переночевать? — спросил он вместо этого.
— Жри у любого кашевара. А заночуй на дальнем берегу, там уже встал отряд. А еще лучше — не торчи тут, дальше отправляйся. В любой момент какая-нибудь тварь заразу да приволочет, — она цедила слова скупо и презрительно, даже не пробуя скрывать, что хочет, чтобы Йотван с девкой убрались скорее.
Он и сам рад — кивнул из вежливости, прочь пошел, и мелкую с собою поволок — та еле успевала пятками перебирать, подладиться под шаг все не могла. Уже на улице споткнулась, да чуть носом конское дерьмо не пропахала — еле успела выправиться, только сахар выплюнула ненароком.
И она замерла, уставившись на крошечный кусочек белизны среди уже заветривающей лежалой кучи. По неподвижности и по глубокому дыханию легко понять — удерживается, чтобы не зарыдать.
— Все, проворонила свою подачку — пасть дырявая, — лениво бросил Йотван. — Шевелись.
Она поволоклась за ним, но взгляда от кусочка сахара так и не отвела.
На дальний берег от кордона навели мостки — небрежные, кривые, ненадежные. Девка по ним шла боязливо, оступилась под конец — благо, уже на мелководье в камышах. Лягушек распугала, ногу промочила — и тем и отделалась — сущая ерунда. Но она все равно шла дальше тихая и хмурая — даже сильнее, чем после того, как выплюнула сахар.
Йотван посматривал украдкой, но не лез — вот уж нашла трагедию.
Уединенный лагерь примостился в небольшой низинке подле елок. Здесь не было шатров или навесов — только лежаки, щедро нарубленные с этих самых елей — по низу все ободранные и убогие стоят. Сюда же притащили пару бревен, разложили меж костров — отряд здесь оказался дюжины на полторы.
Чем ближе Йотван подходил, тем больше голоса и лица узнавал.
— Вы гляньте! Там, никак, брат Йотван! — заприметил кто-то, и через миг народ повскакивал, все принялись здороваться за руки и за плечи.
Его незамедлительно устроили у жаркого костра, и серые плащи вокруг взялись метаться: кто место уступает и подкладывает одеяло на бревно, кто набирает в миску жирного наваристого супа, кто подносит пива… Девка неловко мялась в стороне и не решалась даже сесть.
— Что слышно? — с жадным интересом спросил Йотван. — Я, сука, толком-то ни с кем не говорил, наверное, с тех пор, как из Озерного Края ушел.
На самодельном вертеле добротно пропекалась туша мелкого оленя, и запах вышибал из глаз слезу — уже не вспомнить, когда в прошлый раз случалось съесть такой вот свежей дичи. Йотван невольно то и дело бросал жадный взгляд.
— Мы сами-то немногим лучше, только тут успели нахватать вестей, — с легким смешком ответил ему Ка́рмунд.
Он, как и все, зарос в дороге, но и так видать: морда холеная, породистая и мосластая. Волосы стянуты не в узел, как у всех, а в хвост, и золотятся под осенним солнцем, точно шелк. По выпуклым высоким скулам разбегаются морозными узорами айну. Маг из Вии́т Орре́ев, чтоб его, Рода высокого.
— Ну и что говорят?
— Хорошее по большей части говорят. В Лиессе все спокойно, Духи, милуют. Чуму не принесли.
Мальчишка из серых плащей потыкал ножом в бок оленю, срезал мяса шмат — уж пропеклось. Он тут же поспешил подать куски обоим рыцарям, подобострастно склонив голову и не решаясь прерывать беседу. Йотван едва слюной не капнул в миску: наваристость будто в пару клубится, укроп, крупно нарубленный, липнет к краям, и оленина добрая исходит жиром… Красота. Будто бы в ремтере в лучшие годы.
— Братья отходят с Полуострова благополучно большей частью, — между тем продолжил Кармунд. — Передохну́т, подлечатся и из конвентов, что поближе, станут слать людей сюда, к кордону. Его через всю Парвенау протянули, патрулируют. На юге и на севере разъезды караулят реки. Похоже, получается болезнь сдержать.