А из тумана надвигались силуэты. Они наступали искаженные, неверные, колышущиеся и будто бы идущие из дымки Повелителя Туманных Троп.
От них не спас бы ветер.
Йер заставила себя вдохнуть и ощутила, как ладони отвратительно намокли под перчатками, как кровь толчками разносила страх по венам, щекотала им суставы и натягивала жилы.
На мгновение почудилось, что перед ней не настоящий лес, а фреска или же мозаика — в точности как та, в купальнях, и, казалось, любой силуэт способен оказаться Им — великим Духом, что вдруг отчего-то принял сторону еретиков.
— К оружию! — вдруг полетело над дорогой. — Защитить обоз!
Йер вздрогнула, опомнилась и выхватила меч. На лбу зудел противный пот, склеивал челку, но поправить было страшно.
Наконец-то из тумана вышел враг. Обычный человек. И это оказалось облегчением и разочарованием.
Тот, что стоял напротив Йер, с опаской сунул в поток ветра кончик длинного меча, удостоверился, что ничего не происходит и с разбегу бросился сквозь вихри.
А Йер стояла, как завороженная, забыв, что может колдовать, и только дожидалась, пока он, пронесшись сквозь поток, обрушится всем весом на нее.
Она едва сумела увести удар, невольно отшатнулась. Первой мыслью было убежать, но на дорогу с двух сторон бросались новые и новые еретики, завязывали бой, где было с кем, и просто резали как скот всех тех, кто не был в силах что-то противопоставить.
Новый удар целил ей в открытое лицо — звон от столкнувшихся клинков хлестнул по нервам вымоченной в соли плетью. Йер нашлась быстрее, чем противник совладал с оружием, и засадила ему гардой в бармицу — колечки зазвенели, заглушили хруст; Йерсене стало ясно: своротила челюсть. Пока он хватался за лицо и корчился, попробовала сунуться добить, но еретик сумел шугнуть ее мечом, почти задел, и Йер шарахнулась, на несколько мгновений растерявшись. Но затем сообразила: она орденская чародейка.
Смутный стон, почти что потонувший в гвалте боя перешел в безумный дикий крик; дымилась кожа, занималась ткань, в лицо бил жар и вонь чернеющего мяса.
Йер поторопилась отойти, чтоб мечущийся воин ее не задел — кольчуга и пластины бригантины, бармица и бацинет — все накалилось, и, казалось, шипит даже влага в воздухе.
Мужчина наконец-то завалился, еще сколько-то возился, но затих. Йер замерла, сжимая меч обеими руками и не зная, что ей делать дальше — страшно было ввязываться в новый бой и страшно было спрятаться. Она таращилась на тело и на грязь, забившуюся меж колец кольчуги. Пронеслась дурная мысль — какой же мукой будет вымывать…
Вдруг по затылку прилетело с такой силой, что перед глазами потемнело. Проморгалась она, уже лежа на земле и чувствуя ее скрип на зубах, но даже толком не опомнилась, как голову вдавили в грязь — ту самую, в какой лежал и мертвый еретик.
Не будь земля такой размытой, мягкой, нос и скулы бы сломались. Рот забился жижей, и Йер кашляла, брыкалась и пиналась, но тяжелая нога не позволяла даже приподняться и вдохнуть, давила все сильнее. Всякий вдох — его попытка — набивал в рот больше грязи, заставлял надрывней кашлять и отчаянней пытаться скинуть ногу с головы. Ужасно толстые перчатки все не лезли в тонкие колечки, покрывающие здоровенную ступню.
Совсем уж задыхаясь, Йер сумела подогнуть колени, подобрать их под себя; рвалась не вверх, так в сторону, но не пускала уже грязь, дошедшая едва не до ушей. В последних проблесках сознания она почувствовала, как ее с оттяжкой, смачно хлопнули по вздернутому заду, но сил устыдиться уже не было.
Попытки дернуться ослабевали, гасли, и она не различала уже ничего — одно лишь жжение в груди и горле, наглухо забитом жижей.
Вдруг все прекратилось — на голову больше не давило ничего. Йер со всех сил рванулась вверх, вдохнула жадно, с хрипом — и зашлась надрывным кашлем оттого, что проглотила и вдохнула грязь.
Она убого корчилась, давилась и отхаркивалась; по лицу лились грязища, слезы и слюна, и в один миг казалось, что она уже не сможет сделать вдох — и все же наконец вдохнула.
Боком она ощутила колесо телеги и без сил прижалась, все еще слепая и беспомощная. В горле омерзительно саднило, рот был сух и на зубах скрипело, а глаза нещадно резало — ни слезы не спасали, ни попытки утереться.
Окружающую черноту пропарывали звуки: выкрики, лязг, топот лошадей — они казались жуткими до дрожи, множились, давили. Йер хотелось попросу влезть под телегу, лечь и притвориться трупом — вдруг не станут добивать.