Одна вдруг шарахнулась от мертвецов, протяжно взвизгнула — и неожиданно запнулась и свалилась через борт. Йерсена слышала, как хрустнуло, и видела, что девка эта так и замерла в грязи с изломленной под странным углом шеей.
Йер бездумно обводила взглядом то, как суетились все вокруг, как кто-то подходил к телегам и как юноши наоборот топтались, столь же оглушенные, потерянные, как и чародейки, как росла с краю дороги куча тел — в ней смешивались праведные и еретики. Невыносимо странно было понимать, что братья с сестрами отдали жизни вот так глупо и нелепо, настоящей войны даже не увидев.
Каждый чем-то жил, готовился и волновался перед Таинствами, клялся в верной службе — и все это, чтобы оказаться в мешанине других тел — безликих, безымянных.
Серые плащи обшаривали мертвецов и стаскивали с них доспехи, забирали безделушки, кошели — все, что зацепит взгляд.
— Эй, посмотри, — один пихнул другого. — Тут кинжал фамильный, да ты глянь, какой! С камнями, с гравировкой… Наконец трофей приличный.
— Ты на герб-то, дурень, глянь! Это не Мойт Вербойнов — спиздили у наших. И попробуй докажи, что ты с еретика такую цацку взял, а не сам спиздил.
— Сука… Думаешь, решат, что спер?.. Я попрошу знакомца, чтобы гравировку снял.
— Да толку-то… Тут явно штучная работа. Или тут брось, или возврати хозяевам, а то попробуй докажи потом…
— Ну л-ля, обидно как…
И он с тоской швырнул кинжал обратно в кучу и поплелся к следующему телу. А второй украдкой огляделся и поднял клинок, запрятав под плащом.
Неподалеку юноша из тех, что ехали в обозе — тоже совсем мальчик, но с уже с нелепыми и идиотскими усишками — стонал, придерживая руку, сломанную в двух местах. А по другую сторону телег целительница, совсем юная и хрупкая, ругаясь, на чем свет стоит, и обливаясь потом, умудрилась стащить с раненного два огромных тела и теперь осматривала его, позабыв отбросить лезущие в глаза волосы.
К телеге, где сидела Йер с другими чародейками, приблизился один из рыцарей — не Йергерт. Громко хлопнул рукавицами.
— Так, девки, подбирайте сопли, — велел он.
Йер вздрогнула от голоса и присмотрелась повнимательней, пока не поняла вдруг: это Йотван. Не сказала бы, что именно в нем изменилось — уж тем более сейчас, когда лицо отчасти закрывал шлем с бармицей — но если бы не голос, не узнала бы. Конечно, годы углубили прежние морщины и добавили других, но дело было все-таки в другом — в манерах, в мимике.
— Сейчас разложим раненых в телеги, сожжем трупы и продолжим путь, — добавил он. — Места здесь нехорошие, и некогда ждать, пока вы изволите отхаркаться и прорыдаться. На стоянку станем вечером, а до тех пор следите, чтобы больше никто не издох. Вам ясно?
Кто-то нашел силы на едва намеченный кивок, иные вовсе не отреагировали.
— Так, лять! Кто вас, сука, учит таких нежных? Отвечать как надо?
- “Да”. “Есть”. “Слушаюсь”, - отозвалась Йерсена почти шепотом.
— Так хер ли ты сидишь, раз умная такая?
Он ее не узнавал, вдруг поняла она.
— Но я не из целительниц…
— А, ну раз так то можешь ничего не делать! — Он зло сплюнул. — Охерительно устроилась: сидишь и приглашения ждешь личного. Так вечно с вами, знатными — один, лять, геморрой, а у меня и своего гроздями в три ряда. Давайте-ка завязывайте пузыри пускать в подолы. Тут ты либо воин, либо труп, и выбирайте побыстрее, нянькаться никто не будет. В этот раз вам повезло, а в следующий — будете вон в той вон куче. — Он ткнул в мертвецов и, отвернувшись, проорал туда: — Вы там закончили?
— Почти! Чуть-чуть осталось.
— Шевелитесь! Скоро сумерки займутся, вот нам будет весело.
И он пошел прочь, оставляя чародеек осмыслять его слова. Они старались не встречаться взглядами. Йер думала о том, что будет, когда Йотван наконец ее узнает — будет он разочарован? Разве выросла она достойной, разве справилась сейчас?
Ей тоже захотелось сплюнуть.
Чтоб не думать, она подняла глаза туда, где в кучу стаскивали несколько последних тел.
— Эй, девки! — снова крикнул Йотван. — Кто там пободрее? Надо сжечь.
— Сжечь? — Удивилась рыжая колдунья. — Духам их преподнести? Всю эту еретическую погань?
Рядом кто-то охнул.
— Ух едрить… — забывшись, Йотван потянулся к переносице, но вовремя сообразил, что в латных рукавицах. — Слушайте, соплюхи: на войне жрецов на всех не напасешься. А конкретно тут их вовсе нет. И каждый в этой куче — лакомый кусок для тварей. Вы хоть представляете, что будет, если бросить их среди дороги? Видели, насколько разжираются тут вершниги на дармовых харчах? Я видел во-о-от такого, — и он указал на ветви дерева неподалеку. — Так что ни единый сраный труп, хоть наш, хоть еретический, здесь не останется. А Духи милостивы и не пожелают, чтобы эта погань отравляла жизнь их верных слуг. Так что давайте, шевелитесь. Кто?