— Ну, садись! — И Содрехт, грубо хлопнув ее по плечу, уселся сам.
А Йер так и стояла.
В Лиессе сразу развернулась и ушла бы, но здесь мешкала — не знала, где еще устроиться поесть: едва ли набралась бы наглости сесть с остальными чародейками, а в одиночестве остаться сейчас просто не хотела — чтоб не думать ни о брате Ротгере, ни, уж тем более, о Линденау.
— Ну ты сядешь или нет?
Она все же опустилась — как могла подальше, по другую сторону от Содрехта и с мрачной мыслью, что потом чего-нибудь ему про это выскажет.
Они молчали, ковырялись каждый в собственной тарелке.
— Мда. А я надеялся, что хоть с тобою будет веселей, пока вот этот сидит с кислой рожей, но теперь вас стало таких двое, — вздохнул Содерхт.
Йергерт криво усмехнулся, но ни слова не сказал. Йер видела, что под глазами у него круги, и на лице — хандра и хмарь, каких ей не случалось видеть раньше. Взгляд казался даже будто бы затравленным.
— Я видела тут многих из Лиесса, — осторожно начала она, чтобы заполнить тишину. — Хотя не всех. Брат Кармунд до сих пор не попадался, да и, кажется, брат Монрайт…
Про второго она соврала — едва ли кто-то обратил внимание, что с ним она поговорила в первый день — с тех пор они и в самом деле почти не пересекались.
— Ну, брат Монрайт в госпитале со своими фистулами. Он всех утомил с ними носиться, выползает, только чтоб поныть про них или пожрать, — небрежно отмахнулся Содрехт, и сопля капусты с ложки полетела и приклеилась к пеньку.
— Я слышал, Кармунд с магами у переправы, — подал голос Йергерт. Йер отвыкла от противно низких нот.
— А, точно. Ну да впрочем раз не приезжал за это время, значит, либо все в порядке, либо сдох. Тех, кто живой, но слишком утомился и уже не в силах колдовать, обычно свозят в госпиталь.
Йер постаралась виду не подать: ее драло морозом от сухого и пренебрежительного тона, с каким это говорилось. Она молча развозила по тарелке месиво капусты — аппетит пропал, и ароматный пар сменился кислой вонью. Ветер выстудил еду почти мгновенно.
Наползали сумерки, и замаячившая на носу зима не оставляла даже малых капель света, что сумели бы пробиться через плотные густые облака этой земли. Со всех сторон свистело, завывало.
Йер с тоской подумала, что этак вовсе не увидит Линденау.
— А вы видели его? Ну… замок? — выпалила она поскорей.
— Конечно, — фыркнул Содрехт.
— И какой он?
— С этой стороны? Обычный. Укрепления все на другую сторону, а с этой только и видать, что данцкер, бергфрид и один из флигелей дома конвента.
Это все Йер знала: “Лучший вид на Линденау — с заливного луга меж двух замков”. Над рекою вставал холм, изъеденный известняком, его вершину укрепили стенкой с контрфорсами, и именно над ней стоял юго-восточный флигель. От него же протянулась галерея к данцкеру.
И именно из-за того, что это было ей известно, Йер испытывала разочарование: она хотела получить другой ответ. Не знала, какой именно, но не слова про укрепления и флигель — уж про них она бы рассказала даже больше. Нужно было то, чего не вычитать в записках и не рассмотреть на меленьких скупых набросках.
— Не такой, каким ты его представляешь, — неожиданно ответил Йергерт.
Она удивилась. Думала, что без ее слов разговор закончится. Но также мигом осознала: как много лет тень Линденау нависала за ее спиной, так нависала она и над Йергертом — ведь столько лет он проклинал его. И, может, когда оказался здесь впервые даже чувствовал похожую дурную одержимость тем, чтобы взглянуть хоть раз, увидеть проклятый холм, под каким сломалось столько жизней и с какого стекло столько крови.
— Он… не выглядит как место бойни.
Мелкая заминка выдавала даже больше, чем слова. И, хуже всего, Йер его отлично поняла, немедленно поймав себя на том, что представляла воронье, кружащее вокруг, и стены, красные не потому, что сложены из кирпича, а потому что выкрашены кровью.
Он ее тоже понимал и продолжал:
— Тебе покажется, что он нелепо маленький и даже жалкий — по сравнению с Лиессом просто крепостишка в захолустье, вся потрепанная затяжной войной. Ты не поверишь, что все, что рассказывали — про него.
— Так он и есть простая крепостишка в захолустье, — мрачно усмехнулся Содрехт. — Если бы не реки, и не переправа, и не холм…
Никто не отвечал, и замечание повисло в тишине — неловкое, непрошенное, неуместное.
Конечно, это не огромный Ойенау в краю аистов и не столица. Но дело-то даже не в этом и не в том, что он сказал что-то не то — весь этот разговор был для двоих, и Содрехт был невыносимо лишним в нем. По-настоящему не понимал.