Все бросились бежать от пламени, но кто-то не успел. Живые факелы метались и запаливали всех вокруг — а Йер не находила в себе сил сосредоточиться и потушить их — могла только не смотреть.
У нее плыло перед глазами, но она упорствовала, раздувала пламя, чтоб огонь сожрал кусок побольше, пока тварь не попытается опять метаться, и все не придется затушить.
Обзор сужался. Она смутно различила чей-то меч, разящий одного из загоревшихся, и зыбко, будто бы издалека, отметила, что это заговоренный клинок — обычный бы занялся от огня. Поплавиться бы не поплавился, но перекаливать потом пришлось бы точно.
Вершниг приподнялся на одной ноге и снова завертелся. Йер пришлось скорее гасить пламя. Обожженные ошметки тлели звездочками-искорками, что мерцали в темноте. Рука повисла на нелепо тонких жилах, и те натянулись, а затем и оборвались под ее огромным весом.
Вонь гнилой горелой плоти забивала нос. Картина проступала перед Йер нечетко, будто через слой мыльной воды.
Казалось, рукоять меча раскрошится — так сильно ее сжали пальцы, чтобы навалиться на клинок и удержаться, не упасть. Она стояла лишь на мысли: вершниг еще не убит.
Чуть проморгавшись, различила, что вертящаяся тварь отбросила прочь почти все обломки и не доставала до них больше.
Выдохнув, Йер понадежней оперлась на меч, прищурилась и вынудила пламя снова разгореться — на другой руке. Осознавала, что не сможет спалить вершнига дотла, но хоть отжечь вторую руку…
Она поняла, что оседает, лишь тогда, когда почувствовала, как ее подхватывают, вздергивают вверх.
— Не останавливайся. Я скажу, когда достаточно.
Йер знала голос. И взбесилась, что он смеет ей приказывать — из этой злости даже зачерпнула сил, чтоб вскинуться и посмотреть.
Она почти висела на плече у Йергерта, и, если бы не это, уж упала бы.
— Ты херу своему приказывай, — сумела выдавить Йерсена. — Прекращу, когда сил не останется.
“Сейчас. Нет, еще миг…” — она пыталась выторговать самые последние мгновения у собственного тела, и одно упрямство не давало сдаться и упасть.
— Все! — из последних сил она сумела затушить огонь.
Слишком тяжелая для шеи голова откинулась назад. Йер удивленно различила звезды, проступающие на высоком небе вместе с тем, как прояснялся взгляд. Она не видела небес настолько ясными с Лиесса — так неумолимо прятала их здешняя густая хмарь.
— Ну потеряй еще сознание! — тряс ее Йергерт. — Он же даже не задел тебя, какого хера?!
— Да заткнись уже, — сумела выдавить она. — Иди добей его.
Единственное, чего ей хотелась — неподвижно сесть и просто наблюдать за чем-то монотонным: как качаются лысые ветви и как ветер метет палую листву по замощеному двору, закручивая ее вокруг ног снующих полубратьев и полусестер, как гомонит на фоне город…
Йер встряхнулась, и вдруг осознала, что действительно сидит на остове какого-то шатра. Намертво стиснутые пальцы все еще сжимают меч, а в черноте густой ночи колдуньи встали в круг, чтоб выжечь уж почти что не способную пошевелиться кучу, какой обратился вершниг.
Тот дернулся в последний раз и наконец затих.
Лагерь все гудел — в темноте он мельтешил огнями и сверкал кострами, и Йер пялилась то на него, то вверх, на небо — звезды там, как отражение в пруду, невзрачно повторяли проблески огня.
Сил пошевелиться не осталось, голова была пуста. Целительницы не могли помочь — нет ран и ссадин, чтобы залечить, а от магического переутомления всего одно лекарство — потерпеть и переждать.
Идти в палатку и ложиться спать ей не хотелось: думала, что не уснет, а если и уснет — опять измучается снами. Да и не сказать, чтоб Йер была измотана — будь дело только лишь в усталости, какая наступает после долгого труда и тренировок — не было бы повода переживать.
Чуть позатих несносный ветер, но с концами не пропал, и осторожно шевелил полы плаща и пряди — те упали на лицо, но чтоб их подобрать, пришлось бы шевелиться, а Йер и моргала через раз, тогда лишь, когда начинало жечь глаза.
— Эй! — кто-то плюхнулся с ней рядом.
Нет, не кто-то — Йер узнала еще по шагам, но голова была пуста и не способна это осознать.
— Держи.
Крупная фляжка почти ткнулась в грудь. Йер все же шевельнулась и взялась за горлышко — ладонь согрело жаром до того приятным, ей не хотелось его выпускать. Нос щекотало запахом вина и пряностей. Она глотнула — оказалось, что вино крепленое, заметно отдающее противной бражкой да и просто гадкое.
— Что с Содрехтом? — спросила она еле слышно.
Не шептала — просто голос не звучал, а ей невыносимо не хотелось совершать усилие, чтоб говорить погромче.