Брат Ротгер дунул в третий раз.
Йоланда кинулась к нему, потом к наставнице.
— Остановитесь! — крикнула она. — Они ведь были рыцарями! Братьями! Так же нельзя!
Расхохотавшись, Ротгер хлестко треснул ее дудкой по лицу и дунул снова.
И тогда Йерсена, не способная и дальше выносить весь этот дикий шум, сцепила зубы и одним движением заставила уже горящего мужчину мигом вспыхнуть, прогорая до костей. Он наконец-то стих.
Но выли и орали остальные. Она повернулась к ним и чуть замешкалась, не зная, можно ли ей жечь их всех, сбившихся в кучу.
А брат Ротгер снова подносил к лицу проклятый дудник.
И тогда из-за спины Йерсены выломилось еще несколько колдуний, торопящихся успеть исполнить приказание. Они скулили и орали чуть не громче, чем горящие еретики.
— Да что вы натворили?! — взвизгнула Йоланда.
— Выполнили то, что им и приказали, — улыбнулся Ротгер. О чуть щурился на пламя. — Тебе стоило бы поучиться.
Она зло стрельнула взглядом и одним движением руки заставила затухнуть пламя.
— Это — грех! И перед Орденом, и перед Духами. И то, что вы такой приказ отдали, делает вас в той же мере виноватыми!
Йер пялилась на почерневшее, обугленное мясо. Пялилась и понимала: дезертиры живы. Уже не похожи на людей, а все же живы, и в пустых глазницах с лопнувшими от огня глазами, в спекшихся губах и обгоревших мышцах оставалось лишь одно: агония, какую они не способны прекратить.
Вязкая слюна во рту казалась сладковатой. Как бы Йер ни силилась сглотнуть, не выходило. Она знала, что их стоило спалить дотла хотя бы уж из милосердия, но замерла и не могла решиться.
Ее отвлекла пощечина — уставший слушать вопли Ротгер еще раз огрел Йоланду — в этот раз сильнее, до того, что та осела в грязь. Он поднял голову и черные глаза впились в Йерсену. Она не способна была оторваться, но разобрала как он растягивает губы в еденькой улыбке.
— Добивай, раз хочешь.
И она бездумно подчинилась.
В стылом, до конца не просыхающем шатре стояло напряжение, взрезаемое взглядами и шепотками. Чародейки были взбудоражены и вымотаны одновременно. Но даже более того они боялись.
Яркий свет магических огней подсвечивал их лица, напряженные, угрюмые, заплаканные.
Йер старалась скрыться и забиться в угол — слишком явно чувствовала пропасть между ними. Хоть она всего-то лишь исполнила приказ, теперь не стоило надеяться на “мы” — “они” и “я”.
Изредка она ловила взгляды — ничего хорошего в них не читалось.
В глубине души ее это бесило: как приказ нарушить, так все смелые, как наказание принять — трясутся и скулят.
— Что с нами сделают? — летел тревожный шепоток, бессчетно повторяемый по кругу.
Точного ответа не было ни у кого. И оставалось вспоминать, как у позорных столбов крючились и рыцари с колдуньями на равных с чернью, как кожа лезла с дезертиров лоскутами под ударами кнута, как корчились в огне тела, стремительно теряющие все, что было в них от человека.
Йер могла сказать, что раз их отпустили в их шатер, не повязали сразу, то не так все будет страшно — но молчала. Вряд ли кто-нибудь обрадовался бы ее словам.
— Но что в конце концов ужасного мы сделали?! — не утерпела Дрега. — Отказались жечь не трупы даже — братьев?
Она зло вскочила на ноги и заметалась. Хмурая Йоланда провожала ее взглядом — под глазами залегли круги и даже рыжина волос поблекла.
— Что нам с этим делать? — всхлипывая, выдавила тощая девчонка с крупной родинкой под глазом. — Йолла, ты ведь сможешь с кем-нибудь поговорить? Не может быть, чтоб нас за это наказали!
Одержимая надежда в ее голосе была невыносимой даже для Йерсены — она не хотела думать, каково Йоланде. Еще с самого обоза та была смелее всех и громче, не боялась возражать, просить — и это стало ее ролью и обязанностью. И того же ждали и теперь, когда она могла лишь хмуро прижимать к щеке компресс и, как и все, боялась.
На нее теперь смотрели все. Йоланда сжала губы и нахохлилась — и вдруг уставилась на Йер.
В звенящей тишине, под всеми взглядами, она прошла через шатер и встала перед ней.
— Ты из Лиесса ведь и знаешь рыцарей. Спроси кого-нибудь, чего нам ждать и можем ли мы как-то… избежать излишних наказаний.
Йер замешкалась. Из всех она решилась бы пойти лишь к Содрехту, но что он мог — распластанный на госпитальной койке? И стал бы что-то делать вовсе? Она помнила его слова про Ротгера.
— Никто не вступится. Здесь все считают это нормой, и никто не станет выгораживать вас, когда вы нарушили приказ.