На мгновение она успела испугаться, что сейчас их кто-нибудь добьет, но тут вдруг жуткий окот перекрыл все звуки.
Поначалу то был гул, что наползал волнами, сотрясая землю, а затем его сменил невыносимый грохот с плеском, разрывающий, казалось, целый мир.
Все еще стонущая, Йер сумела запрокинуть мокрое лицо и, как и все, уставилась на звук. Бой замер. Сперва видно было только дымку, что неспешно колыхалась, но потом…
Все войско видело, как переправа рушится: просаживаются и складываются пролеты арок, осыпаются клыки высоких башен, и все это оползает вниз, в густой туман, что прячет воды Эрхлинда. За ним не видно никаких деталей, только общий силуэт, стремительно крошащийся, но от того все стало лишь величественней и трагичнее. Казалось, можно разобрать, как лошади и всадники летят вниз наперегонки с камнями, давятся в полете в кашу. Чудилось, что можно слышать крики, ржание и скрежет не выдерживающего жуткого давления металла…
И еретики, и орденские — все смотрели и не верили, что в самом деле это видят, что туман не вздумал сыграть с ними злую шутку.
А потом вдруг кто-то вскинул меч и закричал, и тут же следом полетели вопли дикого восторга, счастья, что испытываешь, когда видишь лучшее, что только можешь в этой жизни углядеть. К невидимому небу полетело и оружие, и голоса — все вскидывалось в бесконтрольном ликовании.
А Йер осознавала: переправы нет. Нет Ордену дороги к Линденау и нет ей пути обратно на тот берег. Не вернуться.
Она лишь теперь ужасно ясно осознала: она правда здесь умрет. Под Линденау.
Где-то в стороне из-за тумана полетели звуки боя, быстро обернувшиеся криками, вибрирующими агонией и болью. Братьев резали как скот, все стало беспощадной бойней — да и стоило ли ожидать иного от еретиков? Их подгоняло ликование, а братья больше не имели сил сражаться.
В самом деле, толку драться, если путь назад отрезан? Им не перебить сил Линденау только теми, кто на этом берегу. Нет командиров, нет приказов, нет знамен и строя — ничего. Лишь умирать и оставалось.
Линденау снова собрал жатву, и она была обильна и щедра. Еще раз липы напитались кровью — Орденской и праведной, уплаченной за веру.
Йер таращилась на остов переправы. Руку жгло невыносимо, но потерянность как будто отгоняла боль.
Здесь не возобновился бой. Немногие живые братья не пытались браться за оружие — кого-то резали, но большей частью те, кто опустился на колени и сидел понуро и бессильно, мало интересовали обессилевших еретитков.
Вдруг кто-то протянул Йер руку.
— Вставай, девочка. Вставай. Еще детей мне не хватало убивать.
Мужчина перед ней был из врагов. Сюрко в крови, но сквозь нее угадываются цвета — зеленый с желтым Мойт Вербойнов, вышитая липа. По ней брызги — молодой листвой.
Йер уронила взгляд. Ей в этот миг понадобилось посмотреть туда, где Йергерт, скрюченный, но все еще живой, валялся без движения. Он чуть дышал, таращил уцелевший глаз. Она не знала, видит он ее, или уж в забытьи, но поняла: ни в коем случае. Не перед ним.
— Лучше добей, — сказала она глухо. — Выкуп за меня не выплатят. Добей.
Она заставила себя поднять глаза. Из них сочились слезы — попросту от боли: руку жутко жгло, на месте пальца — так совсем невыносимо. Йер сжимала ее, не решаясь отпустить — казалось, палец отпадет совсем.
Мужчина ничего ей не сказал. Стоял, смотрел — и вдруг над полем боя запел рог. Йер догадалась: то еретикам командуют отход.
Мужчина глянул на нее последний раз, дал ей еще мгновение, чтоб передумать, и, качая головой, поплелся прочь, со временем переходя на тряскую натужную трусцу.
Йер думала о том, что он не знал: он ведь почти что спас наследницу этих земель и замка. И кольцо, какое было с ней так много лет, едва не возвратилась в стены, где ему и полагалось быть.
Она еще раз уронила взгляд на Йергерта.
— Забавно, да? — ответа она не ждала.
Решившись отпустить больную руку, Йер несмело подползла поближе, прикоснулась к разметавшимся по грязи русым волосам.
— Так много лет друг друга ненавидели, собачились — и вместе сдохнем. Ведь смешно.
Его ресницы дрогнули. Он чуть моргнул и будто попытался шевельнуть губами, но Йер только покачала головой и даже рассмеялась, тут же сжав зубами щеку изнутри — почувствовала, что смешок сменяется рыданиями.
— Что бы ты там ни хотел сказать — уже неважно. Даже если не хотел вообще.
Вокруг лежали и сидели люди. Парочка стояла. Но все те, кто был еще здоров и цел, бежали в рощи, растворяясь среди лип.