— Единственная, у кого есть разум, надо думать! Кому сказать смешно: целый отряд за еретичку заступается и разевает пасть на добрую сестру. Ни к возрасту у вас нет уважения, ни к выслуге. Я вот таких щенков, как вы, знаете, скольких выдрала из самого небытия? Кто я такая? Мать вторая вам, щенкам, названная!
— Знаешь, кто мать щенкам? — смешливо перебил ее только невозмутимей кажущийся рыцарь.
Она запнулась и ожгла его горящим взглядом.
— В вас всех гнилье вровень с краями, раз так тянет эту погань защищать! Одной чумой пропитаны! — и женщина брезгливо сплюнула.
Кармунд в задумчивости гладил рукоять меча. Не как у всех — фамильного: в навершии из-под дорожной пыли пробивался герб Виит Орреев; поблескивали серебро и блеклый синеватый пурпур.
В отросшей бороде подрагивала тень улыбки когда он сказал:
— Вас больно мало выжило на Полуострове, а вы нужны. Мужик бы тут стоял — уже бы без зубов или без головы лежал, ну а с тобой-то что?
Он говорил беззлобно и совсем спокойно, безо всякой ненависти — по тону в первый миг и не понять, что он всерьез, но в жестах было что-то, в их неспешной плавности, в обманчивой и зыбкой мягкости.
Целительница только фыркнула.
— Раз делать ничего не собираешься — так и молчи. Стращать будешь вот этих сопляков, а не меня.
Кармунд тягуче склонил голову к плечу, прикрыл глаза и тонко улыбнулся. Шагнул вперед, навис над женщиной — на голову, едва ли не на полторы — и мягко опустил ладонь на грузное покатое плечо. Склонился, чтобы прошептать:
— Я тебя в самом деле не убью. Только обмолвлюсь, на капитуле, что старые привычки сложно изживать, и кто однажды всыпал рыцарю в рот горсть мушиной смерти — тот уже не может перестать. А до тех пор, — он выпрямился и продолжил в полный голос, — оставайся тут. Служи и выполняй все, что положено, пока есть толк — времени у тебя осталось не сказать, чтоб много.
Игривый ветер налетел, чтобы раздуть полы плаща и обнажить фамильные цвета добротной стеганки с гербом — не орденским, а родовым.
Женщина замерла прямая, точно палка, в землю вогнанная, — только глаза ее пылали до того, что даже серые плащи невольно затоптались, на шаг отступили. Кармунд стоял расслабленный, смешливый, непоколебимый.
— Чушь! — рявкнула она, хотя сама себе уже не верила. — Глупость! Про себя им лучше расскажи! Про то, как ты за эту погань заступался, как сестре грозил, что Орден защищала!
— Иди уж, дура старая, — беззлобно усмехнулся он. — Иди, пока я отпускаю. Ты не одна на той войне была, мы тоже много чего там увидели, а не жалеть врагов умели до того. Вот и не становись моим врагом — ты в лучшие года со мною не сравнилась бы ни в даре, ни в уме.
У женщины чуть задрожали губы — в презрительной, исполненной удушливого отвращения гримасе. Как бы самодовольно он ни говорил, все знали — это не бахвальство, это правда.
Она ни слова не сказала, развернулась только и пошла — чеканя шаг, чтобы заставить себя не спешить. Мостки на сей раз перешла без помощи.
В низине воцарилась тишина.
Братья не смели пикнуть, лишь смотрели, как теперь уж Кармунд неподвижен, точно в землю врос. Лица не разглядеть — лишь спину, но и по плечам понятно — только тронь.
Так и не двигались бы все, да девка все-таки не утерпела — снова ее вывернуло.
— Сбегайте за второй целительницей, — велел Кармунд. — Живо!
Он резко развернулся — плащ взметнулся вверх; рука меча так и не отпустила.
— В ночь отведем ее чуть в сторону, я послежу. Выживет, если будет на то воля Духов, — скупо чеканил он, рассматривая корчащуюся поверх бревна девчонку.
Братья украдкой переглядывались, пока кто-то не понесся в лагерь — исполнять приказ. Все провожали его взглядами, даже когда фигура затерялась меж шатров на дальнем берегу — лишь бы случайно не поймать взгляд Кармунда.
Только тогда Йотван шагнул вперед.
— Я сам с ней посижу.
Когда маг поднял на него глаза, он выдержал, не дрогнул, только руки потянулся тоже на мече сцепить — забыл, что до сих пор стоял в исподнем.
— Что, не доверишь мне с ребенком посидеть? Что я, по-твоему, с ней сделаю?
— Я притащил ее сюда — мне и следить, — отрезал Йотван.
— Последил уже. Сколько в носу наковырял, пока ей эту гадость скармливали?
— Она всего с ноготь кусочек получила, и то выплюнула по случайности, — угрюмо отозвался Йотван, чтобы хоть бы что ответить.
— Ну, — мрачно хмыкнул Кармунд, — Духи, значит, берегли. Молись, чтобы и дальше присмотрели.
Солнце закатывалось кровью обагренное — оно давно другим уж не бывало. Столько ее на западе пролили, что, хоть каждый день оно и тонет за морем, отмоется нескоро. Но свет его — ласкучий, нежный, мягкий; он как родной ложился поверх золота с латунью на листве и на траве; окрашивал их розовым да рыжим.