Только другие дети отчего-то зашептались. Она заозиралась, и тревожно содрала с губы чешуйку.
— Боишься, да? — злорадно улыбнулся Йергерт. — Страшно сказать, что из еретиков? Ты мерзкая! И наши рыцари из-за тебя поумирали!
— Никто из-за меня не умирал, — тихонько буркнула она. Хотела громче — голос не послушался, пропал.
И правда умирали ведь — в подвал за нею матушка так никогда и не пришла. И поутру, когда в лучах рассвета стало можно что-то разобрать, темные комья воронья привольно пировали на телах. Только совсем не рыцарских.
— Ты врешь опять! Я сам от настоятельницы слышал: ты из Линденау!
И имя проклятого комтурства среди детей набатом прокатилось. Гомону с шепотом на смену пришла тишина — все пялились. Йерсена разглядела чьи-то глупо выкаченные глаза и чей-то бестолково приоткрытый рот, прежде чем Йергерт снова взялся говорить.
— А знаешь, что там наши умирали? Очень много! Все говорят! И все из-за такой вот погани чумной, как ты! И никого ты не обманешь тут!
Он растолкал всех тех, чьи плечи преграждали путь, и оказался прямо перед ней. Встряхнул — на миг их лица оказались рядом; ей этого хватило, чтобы заглянуть в глаза и обомлеть. Он смотрел точно так, как та целительница у кордона, и только в этот миг Йерсена испугалась в самом деле. Но прежде, чем успела что-то осознать, он отпихнул ее, и она стукнулась затылком, а потом почувствовала, как противно обожгло хребет — тонкая ткань не в силах была сгладить грубой кладки. Перед глазами разошлись круги.
— Ты еретическая падаль! И чумная девка!
Она только тогда сообразила, что творится, когда оказалась на коленях, и снова сбила руки, прежде чем упасть. Мальчишка подскочил, схватил ее за волосы и потянул назад, а следом попытался приложить лицом о стену. Не смог — силенок не хватило, а она уперлась. И он только сильнее разозлился и взялся ее пинать.
— Тварь! Ненавижу! Все из-за тебя! — голос сорвался и крик обернулся сипом.
Удары сыпались, куда попало; Йергерт так усердствовал, что сам шатался. Йерсена заслонилась, как могла, и только чувствовала, как внутри тягуче отдавалось каждый раз, и вместе с этим вылетали мысли, пока окончательно не стало пусто и темно.
Тогда она взглянула мельком на него, увидела, как он шатается от слишком сильного замаха, и вдруг кинулась вперед, вцепилась в ногу, что есть мочи дернула. Йергерт упал, а она, даже не вставая, бросилась к нему по полу, точно ящерица.
И в этот миг он испугался — этой дикости ли и отпора, самого себя ли — но взгляд вдруг перестал быть таким жутким, а за ним ушла и спесь. И вместо драки он отдернулся, вскочил, и выплюнул распластанной девчонке:
— Бешеная!
Она лежала до тех пор, пока он не заторопился вниз, расталкивая остальных детей и перепрыгивая через две ступеньки. Тогда лишь поднялась и шмыгнула. Утерла нос — из-под него бежала струйка крови, вымаравшая рукав.
Вокруг стояла тишина. Дети смотрели.
— Эй!
В толчее она не сразу поняла, что обратились к ней.
Забитая детьми, кухня мгновенно стала душной и ужасно тесной. Они лепились к стенкам и столам, стояли группками и тесными кружками и болтали — и часто-часто пялились на хмурую Йерсену. Ей чудилось, что каждый небольшой обрывок фразы про нее, что всяческий случайный смех — над ней, и она только и могла, что утыкаться носом в кружку, прятаться за ней.
Все тело ныло и тянуло, и она старалась этого не замечать, но не могла.
— Ты как? — к ней подошла девчонка, старше и гораздо крепче — Рунья. — Не слишком-то переживай. Отца его под Линденау взяли в плен — вот он и разорался. Перебесится.
Йерсена ничего ей не сказала, но заставила себя кивнуть. Она не знала, что ей говорить, зато знала другое — не простит. Ее-то матушка и вовсе умерла — и ничего, не лезла ни пинаться, ни кричать, и даже пойти с рыцарем смогла, хоть страшно было и хоть много раз хотелось ночью подойти и удушить его — за всю деревню. И ей стало почти смешно, что этот вот, не потерявший никого, — такая неженка. И лишь теперь чуть развязался узел страха, даже губы дрогнули в улыбке.
— Ну вот, другое дело! — оживилась Рунья. — Ты не стесняйся так. Нас много тут — нравится или нет, а вместе жить. Привыкнешь, что к любому можно подойти.
Йерсена снова не ответила и сделала глоток — отвар не слишком помогал избавиться от голода. Живот урчал.
— Я есть хочу, — сказала она наконец. — Из-за чего нам надо ждать?
— Мы после братьев, — Рунья тоже сделала глоток и сплюнула листочки с раздражением. — Мы тут не гости, а нахлебники. И нам велят быть благодарными, что вовсе кормят, одевают, учат — а могли бы гнать.