Они давно уж толком не встречались — с того дня, как он привел ее. Виделись в ремтере, но мельком: дети уходили, едва братья сели есть, и возвращались к опустевшей комнате.
— Ну здравствуй, — сказал он и подошел, присел. — Хоть посмотрю, как выглядишь, если тебя отмыть.
— Брат-рыцарь, здравствуйте.
Она в рассеянности трогала дрова.
— Так не пойдет, — заметил Йотван, изучив неряшливую кучу.
— Да. Сейчас.
Йерсена выгребла все лишнее, взялась раскладывать оставшееся конусом, чтобы после нее только пройти разжечь. Рыцарь следил за дергаными и неловкими движениями, за тем, как норовили раскатиться в сторону двора. Не утерпев, он треснул ее по рукам и уложил все сам.
— Чего пришибленная-то такая? И в бинтах чего?
Она смотрела, как легко и аккуратно у него легли все деревяшки, и какими стали легкими, послушными в крупных руках. Ей захотелось спрятать свои за спину.
— Щелок попал.
— Растяпа.
В отличии от воспитательницы Йотван говорил это беззлобно и легко, не страшно, и Йерсена осмелела. Вспомнила долгую дорогу — с ним было привычно и спокойно, много проще чем с другими в Ордене. С ним можно было говорить, он не ругался за вопросы и рассказывал подробно, интересно. Она бы с радостью и без раздумий выбрала его в наставники и воспитатели — не грузную и злую Бринью, не бывающую в добром настроении, и не противного седого старика с кусачей хворостиной.
— Брат Йотван, — позвала она, — а что такое дом терпимости?
Он крякнул и задумался, всякого ожидая, но не этого. Неловко потер шею.
— Ну, вроде как… — и сам себя прервал. Вздохнул. — У вас в деревне этого, наверно, не было, но в городах, особенно в больших, порою одиноким женщинам бывает трудно жить. Особенно больным, увечным, старым… И чтобы дать им место, где они могли бы жить, и создали дома терпимости. Взамен на отречение от мира, службу Духам дают кров, еду и дело. Они выращивают травы, штопают одежду и прядут, в а некоторых замках даже красят ткани… Ну и “помогают” рыцарям. Или же иногда случается, что женщина совершит преступление, ее осудят. И тогда ей нужно искупить свою вину служением — и их таких ссылают в дом терпимости…
Как Йотван ни старался говорить спокойно и уверенно, а все-таки не удержался от того, чтоб мяться и ходить вокруг да около, не объяснять мелкой девчонке главного, чем славятся такие вот дома. И чтобы не бередить душу самому себе.
Порою Духи дорого берут за право послужить им — это он знал крепко. За право искупить вину служением они берут не меньше.
Он вынудил себя добавить:
— Орден милостив ко всем и силится заботиться о всех.
Вот только Йотван слишком мало верил в это сам, чтоб убеждать других. И потому не удивился, когда понял, что не верит девка.
— Чего тебя вдруг это стало интересовать? — поторопился сменить тему он.
— А Рунье тут сказали, что ей лишь туда дорога, да и Странной Йише тоже. Вот я и не поняла.
Девчонка отвечала просто и легко, расслабившись под хорошо знакомый голос — ей привычно было его слушать и спокойно. Вот только Йотван вдруг нахмурился и будто дернулся.
— Кто там такой болтливый?
— Воспитательница.
— Бринья-то? Эта могла… — он явно недоволен был, но будто успокоился. — У этой дом терпимости — больная тема. Как сестру в него сослали, свесив выводок ее на Бринью, так и бесится с тех пор и всех пугает тем же. Меньше слушай. Она баба вздорная, но неплохая, не одно уж поколение здесь воспитала. Слушайся — и Бринья позаботится.
Йерсена мрачно опустила глаза в пол, чтобы не выдать злость. Вот только к Йотвану она слишком привыкла, чтобы опасаться.
— Вот и не правда, — буркнула она под нос. — О Йише не заботится, да и о Рунье тоже. Ни о ком. Только ругается.
— Что там у вас стряслось?
Йотван смотрел в упор, и что-то в нем переменилось, выдало: он напряжен и спрашивает не из любопытства.
Йерсена и сама не поняла, что вынудило ее прикусить язык, поостеречься — ей не хотелось говорить. Она как будто знала: Йотван разозлится — может, на нее. Ей не хотелось его разозлить или расстроить.
— Рассказывай уж, поздно отпираться, — надавил он.
Она неловко пялилась на собственные руки, ковыряющие щепкой стык камней. В конце концов, неловко говорить — женское это дело, не мужское.
— Мне долго ждать?
Йерсена вздрогнула и вжала голову в приподнятые плечи.
— Ко мне сегодня подошел брат Кармунд, — осторожно начала она. Издалека — чтобы как можно дольше не дойти до сути. — Расспрашивал, как у меня дела. Я не хотела говорить, уйти хотела, как вы научили. Ну а он пристал. Все спрашивал и спрашивал, и вдруг потом сказал, что кто-то подучил меня не говорить. Я не сказала ничего! — она вдруг поняла, что Йотван может отругать ее. — Он понял сам, я правда не сказала! Просто вдруг решил, что это вы…