Йерсена слишком поздно поняла, что идя через сени, он ее увидит, только даже пальцев задеревеневших не разжала, как их взгляды встретились.
Она впервые видела такие страшные глаза. Белки прорезали молнии красных капилляров — они повторяли след на коже, но главное было не в них, а в выражении, что намертво застыло.
Йерсена против воли взялась пятиться и чувствовала, что подкатывают слезы.
Йотван ни слова не сказал. Он молча опустил ей на закривок руку и с собой поволок. Не глядя.
Она едва ли поспевала за широким шагом, только все же оглянулась. Успела рассмотреть, как резко растерявший всю спесь Кармунд сжался и ссутулился. Он привалился к стойлу, и рука обхватывала бок. Лицо кривилось, а открытый рот как будто не мог сделать вдох.
Когда он встретился с ней взглядом, она вздрогнула и тут же разрыдалась.
Глоссарий
Хо́зы — немецкий вариант слова “шоссы”; часть средневекового костюма, плотные чулки, крепящиеся к поясу. Носились вместо штанов.
В приютской спальне вечером царило оживление. Не монотонная мышиная возня из шорохов и шепотков, но взбудораженное, улеем гудящее движение, что будто разгоняло дрожь по стенам.
Дети спать не собирались, вместо того распахнули ставенки на мелких окнах и нетерпеливо ждали, пока по полу гуляли сквозняки.
К вечеру распогодилось, туман к земле прибило — он осел и скомковался, а затем исчез, оставив лишь воспоминание о синеватой дымке. Ветер разошелся, воздух разогнал и вытравил из него влагу.
Ночь предпоследнего дня месяца гнала на небо яркую луну, чей ровный круг разлил едва заметный желтый ореол по поволоке тонких облачков.
Мгновения отсчитывались гулким ритмом завороженных сердец.
Не только детских — этой ночью в небеса смотрело все предместье, весь Лиесс. И каждый ждал, как ждут известий о ребенке, возвратившемся с войны или же о жене, что наконец-то разрешилась после долгих родов. И это ожидание стерло границы и сомкнуло пропасть между благородным и безродным, между бедным и богатым, между грешником и праведником — ждали все. Смотрели вверх и нищие из стареньких ночлежек, и братья-рыцари из ремтера, и шлюхи из дома терпимости.
Смотрела и Йерсена.
Смотрела и не понимала, отчего все так трепещут. Одеяло продувалось едким сквозняком. Возня лишь утомляла.
— Началось!
“Что началось?” — тоскливо думала она, глаза вверх обращая…
И невольно замерла. Там, в темноте окна ночь озарилась вдруг странным неровным светом — он как будто бы дышал и лился не с небес, а снизу, с крыш раскинувшегося под замком города. Все они слабо замерцали, словно потянулись вверх — то разгоралось пламя, блеклое по первости.
Лунный Огонь.
Он был сине-зеленый, цвета малахита, и не вился, не плясал, лишь только колыхался. Не занималась от него солома и не вспыхивали листики, застрявшие меж черепиц на память о багрянце осени…
Лунный Огонь зажегся на Лиессом — символ веры, что сумел согреть столько сердец, что они вместе они продили Орден, что уж много лет яростно бился и лил кровь на службе Духам и во имя их извечной воли.
Память о нем навеки оставляла след, порабощала душу всякого, кому случилось видеть это чудо.
Йерсена не могла оторвать глаз и даже не моргала, пока смирное плавное зарево сменяло в них ее родное злое пламя своей благодатью. И вместо яростного танца, что готов был все пожрать и все испепелить, разлилось наконец спокойствие.
С улицы долетел хор голосов — жрецы покинули святилище и завели тягучий монотонный гимн на древнем языке. Под его звуки затихал и забывался голос матери, и новый день лишь отвращал — едва ли он сумеет принести хоть что-то, кроме ярких и болезненных воспоминаний о Лунном Огне, дрожащем в такт песням жрецов.
В его зеленом свете было все равно, сколько еще ей подбирать объедки и драить полы, и сколько долгих лет минет в труде. Неважно было, что капитул на год лишит Йотвана плаща, что Кармунд будет безнаказанно навязывать ей разговоры. Что постоянно будет лезть к ней ненавистный Йергерт и что Рунью за ее ослиное упрямство все-таки отправят в дом терпимости, едва в четырнадцать она перерастет приют. Что мало кто захочет быть любезен или добр с дитя чумного еретического края. Что эту самую чуму в столицу все же принесут.
Все это растворил и выжег без следа Лунный Огонь. В такие ночи, когда над Лиессом поднималась полная луна, даже Йерсена беззаветно верила, что Орден прав. С той самой первой ночи.