Яростно чеканя шаг, она неслась по замку, не оглядываясь, и лишь чудом заприметила, что из подсумка на пол полетел листок. Тот самый, с замком Линденау.
Поднять его Йерсена не успела — листик подхватил кто-то еще. Она взглянула — и вся напряглась. Напротив стоял Йергерт.
“Только не сейчас!”
В другие дни она привыкла замечать его издалека, чтоб не столкнуться лишний раз, но в этот была слишком зла.
К тому же она знала, что недавно Вельга ему снова всыпала. Он после этого всегда цеплялся вдвое въедливей.
Йерсена это ненавидела и одновременно любила. Вид понурого мальчишки, еле волокущегося и едва ли не рыдающего по углам, когда считает, что никто не видит, расшевеливал в ней мерзенькую жалость.
Жалеть его ей не хотелось, но не упиваться тем, что и теперь ей достает на это добродетельности, она не могла — уж слишком явственно это доказывало ей самой, что, сколько бы он ни орал про ересь и дерьмо в ней, она — лучше. Праведнее. Сострадтельней.
И потому из раза в раз, случайно заприметив его уходящим из фирмария, она не отводила взгляд, а пялилась во все глаза. И никогда не упускала случая дать Вельге знать о всех его проступках, выдуманных или настоящих. Как и в этот раз.
— Так-так, что тут у нас?..
Сейчас мальчишка не рыдал — он криво скалился и по привычке важничал, задрав русую голову.
— Отдай.
Она не думала, что он послушает, но не смогла смолчать.
— Это же Линденау! — прочитал он на листке. — Проклятый замок в краю ереси. Ну кто бы сомневался, что ты носишь с собой доказательства своей неверности! Спорим, что чума из-за тебя? И удивительно еще, что лишь сейчас. Небось и дрянь всякая лезет, потому что тянется к тебе. Тебя бы выставить в чумные карантины, где тебе и место!
Йерсена мрачно хохлилась и думала, как ей забрать листок. Конечно же из-за нее чума — и вина перебраживают в уксус по ее вине, и плесневеет хлеб, и люди мрут… Она не сомневалась, что он так считал — он говорил ей это всякий раз.
— Отдай, — сказала она снова. — Это не мое, а для смотрителя библиотеки. Я скажу, что ты отнял.
— Боюсь-боюсь!
— И Вельге тоже расскажу.
Мальчишка весь напрягся, одеревенел. На миг он будто дернулся вжать голову, но прежде совладал с собой.
— А то она тебя послушает! Этот твой замок искалечил ее мужа, но ты даже не владелица его, чтобы смочь извиниться или же исправить это. Ты — обычная ублюдина, какую ждет жизнь поломойки или дырки из дома терпимости. Уже готовишься встречать к себе очередь рыцарей? Я обязательно приду.
— Ты? Да вперед тебя я черный плащ надену, — выдавила смешок Йер.
Ее одновременно и злило, и пугало, что мальчишка точно знает, во что бить, чтобы задеть больнее.
— Ты? Да никогда!
Йерсена в ответ растянула губы в мерзенькой усмешке, наглой и самоуверенной, как будто ей уже пообещали этот плащ.
Йергерт сжал зубы, но затем аж удивился:
— Ты что, правда думаешь, что сможешь оказаться в Ордене? Что кто-нибудь тебя когда-нибудь возьмет? — Она молчала. — Ну и кем ты будешь? Бабой-рыцарем?
Она старалась, чтоб не дронуло лицо. Ни на мгновение.
— Да баба-рыцарь и то вероятнее, чем чтобы ты до Ордена дорос, — медленно и старательно произнесла она, чтоб голос не дрожал.
Кем она будет, в самом деле? Будет ли кому-нибудь нужна?
Йерсене оставалось только сжимать руку в складках котты, чтобы ногти с болью отрезвляюще впились в ладонь. И даже так проклятый Йергерт будто мысли прочитал: он громко весело заржал.
— Посмотрим, кто в итоге посмеется! — попыталась перекрыть хохот Йерсена, только тихий голос не годился для того.
— Ой не могу! Бабенка-еретичка думает, что ее правда возьмут в Орден! — заливался Йергерт.
Она сжала зубы, чувствствуя, как дергает лицо. Хотелось кинуться и выдрать отвратительный язык, чтобы не слышать ничего такого больше никогда. Не от него.
Но вместо этого она заставила себя еще раз улыбнуться и сказать:
— Ну если уж ты, сын убогого калеки, искалеченного даже не в бою, надеешься на что-то, то мне можно не переживать.
— Заткнись!
— А то что? Папочке пожалуешься?
— Замолчи! Не смей! — Когда он заводился не на шутку, голос падал и вибрировал на мерзкой низкой ноте. — Из всех ты — даже думать про него не смей! Ты права не имеешь! Да если бы он знал, что это все твоя родня с ним сотворила, он бы!..
— Что? Убил меня? — Йерсена улыбалась, мысленно отсчитывая за углом шаги. — А если бы у бабушки был хер, она была бы дедушкой. А твой отец, будь он еще на что-то годен, начал бы с того, чтобы убить себя и не влачить убогое существование калеки. А ты, годись калеке хоть в подметки, перестал бы прятаться в его тени и радоваться, что все рвутся пожалеть бедного и измученного гертвигова сына!