Йерсена повела плечом.
— На самом деле я люблю быть в одиночестве, — она не знала, искренне это сказала или просто чтобы возразить.
Что-то в его вопросе укололо: она слишком часто думала, что жаждет тишины уединения — подальше от тычков, распоряжений и тягучих взглядов — одни бывали слишком пристальны, другие видели в ней лишь пустое место.
— Я хорошо могу это понять. Но даже одиночкам вроде нас с тобой порою нужно общество.
Йерсена промолчала. Она не могла даже представить, что ему сказать.
Ветер негромко, почти шелестяще свистел в раме; лучик золотил пряди волос мужчины, белые поверх черного ватмала, текучие и гладкие, как дорогая ткань.
— Не стоит так мрачнеть, — с легким смешком поддел ее брат Кармунд, — портится погода. А в солнечном свету у тебя рыжие ресницы и намного ярче разгораются глаза — так не гони его кислым лицом.
Ей стало легче от привычной перемены темы.
— Какая разница, какие у меня ресницы и глаза, если никто не смотрит? Никому нет дела, — ей нравилось перечить лишь затем, чтобы он говорил про это больше.
— Мне есть дело. Ну а скоро многим будет. Ты вырастешь красивой женщиной — пройдет немного времени, и тебя станет замечать каждый мальчишка и мужчина.
Брат Кармунд жмурился и млел на солнышке. Дым в расчертивших коридор лучах казался золотым, почти как его волосы. Пылинки продолжали танцевать. Трубка из темного резного дерева легко лежала в длинных пальцах с узловатыми суставами — руки его были такими же мосластыми, как и лицо.
— Если я доживу. И если доживут все те мальчишки, — она невольно глянула в ту сторону, где за стенами по скале спускался город, бьющийся в агонии чумы. Сюда не долетал стук молотков, а может, они попросту уже затихли.
Брат Кармунд тоже бросил взгляд туда, хотя отсюда было ничего не рассмотреть — лишь камни замковой стены. Он тяжело вздохнул.
— Болтают, что, специально или по наитию, чума обычно щадит самых злых. А ты, пожалуй, слишком много видела, чтобы быть доброй — доброта берется из наивности. Так что не бойся, ты еще посмотришь, каким этот город станет после мора.
Она не знала, обижаться ей или же радоваться.
— А вы?
— А что я?
— Вы, выходит, не переживете? Вы ведь… — она неуверенно запнулась, но договорила, — добрый.
Он рассмеялся — тихо, будто бы вполголоса, и изо рта и носа разлетелся золотистый дым.
— По-твоему я добрый?
Она растерялась и смутилась.
— Думаю… добрее остальных. — Чуть помолчав, она продолжила, рассматривая золотистые струйки над трубкой: — По крайней мере, вы добры ко мне. И я… — она сглотнула, — очень благодарна.
Что-то в его улыбке изменилось — она стала мягче и как будто искреннее. Йерсена почти завороженно смотрела, как тянулась к ней рука, взлохматившая без того растрепанные волосы — от нее сделался острее запах табака.
Под этой лаской Йер окаменела и не знала, как ей реагировать. Ей одновременно хотелось задержать этот момент и убежать.
Брат Кармунд ничего не говорил. Вместо того позволил руке мягко соскользнуть с макушки на плечо, сжал на мгновение, словно заколебался, и — в итоге отпустил.
Йерсена не сказала бы, чего ждала, но в этот миг и в самом деле ощутила одиночество. Ей не хватило смелости просить его не отпускать — она только и дальше как завороженная смотрела на руку, перехватившую дымящую золотом трубку.
— Хочешь попробовать? — спросил он вдруг и протянул ее.
Йерсена в неуверенности замерла, но все-таки взялась.
— Не стоит вдыхать слишком глубоко — закашляешься.
Она медленно коснулась мундштука губами и втянула в себя терпкий дым. Хоть осторожничала, все равно зашлась надсадным кашлем, чуть не выронив доверенное ей сокровище. Брат Кармунд лишь посмеивался.
— Гадость? — весело спросил он. Она спешно замотала головой. — Все долго привыкают. Даже Рагенифри́д не сразу понял прелесть табака.
— Рагенифрид?
— Найди в библиотеке. Он был первым из переселенцев с моря, что приплыли после окончания Войн Духов, кто сумел дойти до самого Лиесса и прижиться здесь. И именно благодаря ему Духи послали нам табак.
Видя извечный жадный интерес в ее глазах, он принялся рассказывать, как только поселившийся в долине, что теперь стала предместьями, Рагенифрид искал любые средства прокормить его народ. Издревле эти земли осеняли благодатью Западные Духи, Духи земледелия, дарившие щедрые урожаи, но лишь тем, кто почитал их. И эти Духи не желали привечать тех, кто не признавал их власти, уж тем более не здесь, где они даровали людям святость Лунного Огня. Но был среди них молодой Коллеадо́н, что вздумал поиграть с Рагенифридом, чтобы поглумиться. Явившись к нему, он сказал, что заключит с ним договор: четыре года в этих землях будет щедро всходить все, что ни посадишь, но с условием: люди Рагенифрида станут сеять и возделывать, а уберут же пополам — Рагенифриду корешки, вершки — Коллеадону.