— У меня забрали все, что можно, знаешь? — Йотван обнимал бутыль. — Бабу, какую я любил. Семью. Ребенка. Не осталось ничего. Куда угодней Духам? И когда же эти мрази утомятся у меня все забирать?
Йер охнула, невольно зажав рот. Казалось, Духи не потерпят оскорбления, и молния сейчас ухнет с небес — такая же, какая уж ветвилась на руке у Йотвана, торчала из под рукава. След кармундова колдовства остался навсегда, чтобы напоминать: однажды Йишу он уже не спас.
— Я полюбил Йесению буквально сразу, — безо всякого вопроса начал он. — Редкая глупость, но бывает же. Ей меньше повезло — она ужасно не хотела за меня, да только кто бы спрашивал. Я ублажал ее, как мог: ходил вокруг на цыпочках, дарил подарки, голосу ни разу не повысил. Она примирилась. Мы неплохо зажили. Сначала ее поселили в городе — родня сняла внаем хороший особняк. Потом она взялась все чаще бывать в замке, я уж думал, не пойти ли ей полусестрой… Одна беда: детей все не было. И так шесть лет. А как-то раз, — он горько улыбнулся, но улыбку эту спрятал полумрак, — она пришла сказать, что наконец беременна. Я был невероятно счастлив. С две декады. А потом в один день Бурхард приволок ее за локоть среди дня — подол за пояс заткнут, задница наружу. Заявил, что вытащил ее из темного угла, где эта дура обжималась с полубратом. И ползамка видело, как он ее волок. И, видят Духи, я бы сделал все, чтобы замять, но Бурхард, правильной он хер, насплетничал почище бабы у колодца. Всем разнес, что, де, упадок нравов, и что где бы это видано… Он в ремтере бил по столам и верещал, что шлюхам, что марают честь орденских братьев, никаких поблажек быть не может.
Йотван втянул воздух до того, что побелели крылья носа — злился до сих пор, спустя все эти годы. Йер сидела молчаливая и слушала, не смея перебить — даже дышала тише.
— Я доходил в Вейере до ее родителей и до своих и на коленях умолял, чтобы они позволили Йесении жить с ними, чтоб ее не осудили… Те сказали, что покроют Род меньшим позором, если отрекутся. И ее услали в дом терпимости. И месяца, наверно, не прошло, как она скинула — они там эту гадость пьют, “дамскую благодать”, чтоб избегать детей. И Духи, я не знаю и теперь, мой был он или нет.
Рыцарь прервался и с размаху опрокинул в себя все вино, что оставалось — горлышко ударило о зубы. Он не вздрогнул.
— Мне бы тогда радоваться, что я был избавлен от неверной и неблагодарной девки. И найти себе молоденькую крепкую милашку, чтобы нарожала выводок детей на радость всей родне. А я вместо того на стену лез и почти жил в доме терпимости, чтобы встречаться с женщиной, какая так и не сумела меня полюбить.
Йерсена снова промолчала. У нее в ушах шумел теперь не дождь, а эта фраза про молоденькую крепкую милашку, сказанная таким голосом, какого ей не доводилось слышать никогда — в нем прозвучали непролитые мужские слезы. Если бы сейчас он предложил, она бы согласилась. Хоть бы завтра пошла с ним в святилище, а повзрослев, рожала бы детей сколько угодно: хоть бы шесть, хоть десять. Чем она не эта самая “молоденькая крепкая милашка”?
По крайней мере в этот миг она до слез хотела ею быть. Раз он не хочет ее в дочери — пусть так.
— Прошло, должно быть, с год, и Йишка родилась, — продолжил он. — И тоже не понятно, от кого. Ее и быть-то было не должно — “дамская благодать”! Но вот Йесении она не помогла, лишь только в голове у Йиши что-то повредила. Как только это стало ясно, я стал с ней возиться. Вот, в приют пристроил. Пробовал следить, чтоб не цеплялись к ней… Она ведь этого не понимала никогда. И не поймет. И не сумеет полюбить в ответ.
— Зато сумею я, — глухим и ломким шепотом произнесла Йерсена.
Она до зуда жаждала его обнять и этим показать: он не один. Она с ним, тут. И будет с ним всегда.
Чихнул погасший огонек светильника, и стало уж совсем темно. Лишь в щели в ставнях изредка сверкали молнии.
— Ты как щенок, — ответил Йотван. — С обожанием готова завилять хвостом любому, кто погладит походя по голове.
— И что? Так плохо, что я знаю, как быть благодарной?
Йотван не ответил ей.
Она ложилась спать в его же комнатке, чтоб не идти по темным коридорам уже легшего спать замка — Йотван отдал одеяло и подушку, и она устроилась на сундуке; сам завернулся в плащ.
Слушая, как он дышит, она вспоминала долгий путь и вечер у кордона. Думала, что завтра все иначе будет между ними — что теперь он ее примет. Он ведь рассказал ей это все. Он наконец позволил ей быть ближе.
Глоссарий
Флигель — в тевтонской замковой архитектуре флигелем принято называть крыло здания, составляющее одну из сторон прямоугольного дома конвента.