И вместо слез она сидела и раздумывала: что еще ей сделать? Сделать ли хоть что-то или просто тихо ждать конца?
Брат Кармунд отыскался в тихом углу западного флигеля, где щурился на косо падающие лучи — Йер уж давно заметила, что он любил укрыться от чужих глаз также, как она.
— Последние хорошие деньки, — заметил он и повернулся к ней. Один глаз угодил в густую тень, другой как будто бы светился солнцем изнутри. — Еще немного — и останутся лишь серость и туманы.
Его как будто мало беспокоила чума и приближающийся с ней конец всего. Он отличался безмятежностью, какой немногие могли похвастаться в этих стенах.
— Вы не боитесь? — она встала рядом, глянула на непривычно тихие предместья, над какими тоже вился дым, хоть много реже. — Что мы попросту не доживем?
— А что, страх защищает от чумы? Или от голода? — с иронией откликнулся он.
— Нет. Наверное. Не знаю.
Только отголосок легкого смешка служил ответом. В тишине, казалось, было слышно, как касаются друг друга мелкие пылинки в солнечных лучах. Ряд длинных перекошенных прямоугольников полз по стене, деля ее на желтую и синеватую. Ветер стал холоднее, небо вдалеке опять мутнело, обещало новый дождь.
— Брат Кармунд…
— Да?
Йерсена мяла котту. Она рассудила, что терять теперь уж нечего, что больше шансов может уж не быть, что стоит попытаться… Рассудила, но не знала, как просить чего-то у того, кого просить боялась.
— Я хочу однажды вступить в Орден. Не как полусестры, а по-настоящему, но у меня нет дара. Можно что-то сделать, чтоб он появился? Научиться? — Она осторожно подняла глаза. — Могли бы вы?.. Вы мне поможете?
Он удивился. Вскинул брови и в задумчивости склонил голову к плечу. Волосы золотом скользнули с него вниз, на грудь.
— Я мог бы попытаться, — осторожно сказал он. — Однако же не поручусь, что что-нибудь получится…
— Неважно. Я хочу попробовать.
Брат Кармунд сел на корточки и пристально разглядывал ее оттуда, снизу. Взгляд стал холодней — в нем словно бились льдинки, как те, что сходили по реке весной и осыпали крошево с краев.
— Тогда ты будешь проводить со мною много больше времени, — тон сделался предупреждающим и даже предостерегающим. — Скорее всего, Йотван будет злиться.
— И плевать.
Ей показалось, что на самом деле он хотел предупредить о кое-чем другом. Она не знала, как спросить, чего ей эта просьба будет стоить, но как будто бы и так знала ответ. Цеплялась только за воспоминание об обещании, что он не тронет. Что не трогал никого, кто не просил бы сам.
Йерсена понимала, что однажды ей придется попросить.
— Ты ведь меня боишься, — сказал он, и будто поймал за руку.
Йер бегала глазами по фигурам света на стене. Нельзя было признать это, но скрыть не получалось.
— Вот и нет. Я понимаю, чего я прошу. Так что мне нечего бояться.
— Понимаешь? — усмехнулся он скупо и неприятно.
— Да, — голос ее позорно пропадал. Она напомнила себе: чума — ей нечего терять. И делать больше нечего. — Вы говорили, что все сами приходили к вам, сами просили. Вот и я пришла.
Она подумала вдруг: может быть, она позволила себе жуткую наглость — что-то требовать взамен? Другие, может, приходили не за тем, и он одаривал их сам лишь потому что так хотел.
— Мне кроме дара ничего не надо! — торопливо и запальчиво воскликнула Йерсена. — Больше ничего не попрошу.
Он щурился в ответ — нехорошо.
— А если дара этого не будет никогда? А если он появится и без меня — да хоть бы даже завтра?
— Пусть. Я буду с вами столько, сколько сами пожелаете. Пока вы будете меня учить.
“И столько, сколько нам отмерят голод и чума” — добавила она в собственных мыслях.
Он смотрел критично, пристально, и отчего-то то, что взгляд этот был снизу вверх, давило лишь сильней. Йерсена в ожидании мучительно закусывала щеку.
Брат Кармунд встал.
— И все же ты меня боишься, — сказал он. — А мне нет удовольствия брать то, что ты пытаешься здесь предложить, силой и принуждением. Хвалю за смелость. Но ты этого не хочешь, а я отношусь к тебе слишком тепло, чтоб заставлять.
Она стояла до смешного изумленная. И в страшном сне Йерсене было не представить, что она захочет ему это предложить, а он откажет.
А затем на смену изумлению пришла глухая злость. Рунья сперва, Йотван затем, теперь и он — никто не мог и не хотел дать ей того, чего она хотела — даже напоследок. Даже раз.
— Вы говорили, что все девки сами приходили и просили вас, — со всей обидой и всей злостью выплюнула Йер. — И что, вы всех так отговаривали? Или те просили меньше, были поскромней?