Она готовилась сорваться и бежать при первой же возможности. Перед глазами слабо плыло каждый раз, как резко двинется, а руки все тянулись, чтобы утереться, но она отлично знала, что нельзя: чуть отвлечешься — он ударит.
— Дура, это просто деревяшка! Ну да на тебя и этого достаточно.
Он бил без всякого предупреждения и даже без замаха — так его учил брат Бурхард — и Йер из-за этого не успевала ничего. Лишь руку кое-как подставила, и то ключицу обожгло, и боль горела там и там, и ныли они в унисон, противно и тягуче.
И лишь тут ей стало в самом деле страшно. Что-то она разглядела в нем, что напугало — он не просто не шутил, была в нем странная решительность. Йерсена понимала: он не остановится, не перестанет.
Не выжидая больше, она бросилась бежать.
Ее догнал тяжелый удар по спине, что уронил на тут же сбитые колени, и она едва успела дернуться, как взвыла — Йергерт намертво вцепился в волосы.
Она впилась ногтями ему в руку — со всей силы, как могла, и на мгновение он даже отпустил, но лишь затем, чтобы перехватить ее за шею локтем.
“Ну теперь мечом хоть не ударит” — промелькнуло в голове, и в тот же миг мальчишка со всей силы ткнул ее в живот невыносимо острой рукоятью. Во рту стало горько от плеснувшей в горло рвоты. Она не могла вдохнуть. Лишь дернулась разок, другой и осознала вдруг: не выйдет. Он сильнее.
Она широко раскрыла лезущие из орбит глаза и рот, какой не издавал ни звука — и вдруг разрыдалась с громким спазматичным скулежом.
От безысходности. От унижения. От ужаса.
Мальчишка придушил ее сильнее, а она забилась как могла отчаянно. И вдруг он ойкнул, взвыл и отпустил — она потом лишь поняла, что по случайности впилась ему в бок тощими острыми пальцами.
Едва почувствовав свободу, она кинулась вперед, не глядя и не понимая, куда убегает.
Он догнал.
Дернул за руку, швырнул в угол и встал перед нею в точности на расстоянии длины меча. Не убежать.
Он ничего не говорил. Не улыбался даже. Смотрел диковато, жутко и почти безумно. Меч занес как будто медленно, а она вжалась в стену и молила Духов, чтобы слиться сейчас с кладкой, провалиться сквозь нее, исчезнуть — что угодно.
Но меч опускался вопреки молитвам. А она могла лишь отвернуться и подставить спину, голову закрыть и чувствовать, как выступающий хребет жжет болью раз за разом. И лишь тогда, когда дышать ей стало нечем, она поняла, что все кричала и кричала. И ей оставалось только сжаться на полу в комок — скулящий, воющий и сотрясаемый ударами и всхлипами взахлеб.
Крик начал превращаться в сип, когда мальчишка наконец замедлился — устал. Йерсена мельком глянула из-под руки, и в этот миг они столкнулись взглядами. Его — спокойный почти до безумия и ее собственный — мокро блестящий в окружении опухших красных век.
Она не знала, что он разглядел в ее глазах, в их рыжине, но он как будто испугался — отшатнулся, даже руку опустил. Но после кинулся вперед лишь яростнее — это что-то не должно было существовать. Должно быть потому на сей раз он не рубанул наотмашь, а прицелился, чтоб уколоть точно туда — в этот горящий широко раскрытый глаз, где его силуэт дрожал в белесом блике. Мальчишка подался вперед, чтоб навалиться со всей силы, со всем весом.
Меч ударился так сильно, что все лезвие надвое расколола трещина, а кончик разошелся на волокна. Рукоять выбила мальчишке воздух из груди, и он жадно пытался сделать вдох. Лишь только когда это удалось, он понял: меч попал не в глаз, а в стену, и теперь неторопливо занимается посередине пламенем. Чадил темный дымок.
Йерсена завороженно смотрела на огонь. Только в последний миг она смогла махнуть рукой и отвести этот удар — на кончиках дрожащих пальцев до сих пор плясали искорки.
Она, не веря, подняла ладонь, чтоб рассмотреть их. Йергерт смотрел вместе с ней. И время будто замерло, пропал даже шум крови в потерявших восприимчивость ушах. И только огоньки плясали. Жили.
Йерсена запоздало поняла: вот то, о чем она молила Духов долгими годами.
Из всех возможных случаев, когда оно могло случиться, именно сейчас: когда она отчаялась достаточно, чтоб обратиться к брату Кармунду, но он не сделал еще ничего, чтоб у нее осталось хоть подобие надежды, что все было сделано не зря.
Слезы, что текли и без того, вдруг сделались обиднее и злее, позади глаз словно закрутился спазм. Что это, как не издевательство?
Она ответила себе сама: всего-то жертва.
Как ей Йотван и сказал, во имя службы Духи пожелают многое отнять. Она не стала ждать и отдала сама, и знала теперь точно: они не хотят ни просьб, ни лент, ни обещаний. Только жертв. И лишь за них дают что-то взамен.