Ее родному сыну было десять, а второму — семь. Никто из них не вспомнил бы отцов, и оттого встречать этих мальчишек было тяжело — они казались издевательством над памятью.
Брат Монрайт из-за этого ужасно не любил таких визитов. Он слишком дорожил даже остатками воспоминаний, чтобы мочь смотреть без горечи на подрастающих детей. Йегана относилась к ним теплее мужа, но гораздо холоднее, чем хотели бы сами мальчишки и их мать. Она и со своими не была воркующей наседкой, а теперь — уже и не сказать, не такова ли попросту ее натура, не отворотила ли ее, как мужа, смерть родных детей, не тяготит ли ее осознание: едва ли эти мальчики продлят Род Линденау, но других наследников не будет.
Маргреда встретила их в светлой комнате и приняла со всем почтением, но ровно с тем же холодком, какой встречала и с их стороны. Немолодые уже няньки завели мальчишек, чтобы те во всей красе продемонстрировали себя бабке с дедом, рассказали о своих успехах — к ним ходили мастера, чтобы учить мечу, охоте, Книге.
Йегана скупо улыбалась им, расспрашивала и лишь мимоходом слушала ответы, Монрайнт вовсе коротко кивал. За годы он успел недурно убедить себя, что в этих двух щенках нет ничего от до сих пор любимых сыновей.
Мальчишек увели. В столовой звякала посуда — накрывали стол. Через окно летело эхо гомона толпы с той самой площади.
— Год снова неспокойный, — отстраненно глядя на толкающийся под стенами люд заметила Маргреда. — Будто Духи прокляли столицу: то чума на наши головы, то бесконечные разбои, то теперь вот простой люд, глядишь, возьмется бунтовать. Фердамт ниже по улице, стоящий еще со времен чумы, только на днях сподобились хотя бы взяться разбирать — и то лишь потому, что там намедни покалечился сынишка мойта Ми́нхарда. Нехорошо здесь стало.
— Да, последние года Духи не баловали нас ни добротой, ни милостью, — Йегана медленно разглаживала складки на коленях. — И именно поэтому нам надо теперь многое обговорить. Время недоброе, и ты, как мать, поймешь меня: детей необходимо поберечь.
Брат Монрайт слушал молча и лишь наблюдал. Он знал, зачем Йегана шла сюда, и не хотел мешать. В конце концов он столько лет предпочитал не лезть в дела невесток, что теперь почти не видел смысла. Да и ни к чему, если жена справляется недурно.
Он вместо этого раздумывал о том, кого из чародеек позовет с собою вычищать неупоко́иху в предместьях — ему пришлось вернуться, едва понял, с чем имеет дело, и Йегана уже поджидала его с тем, чтоб ехать в город. Возражать не стал — когда случалось ночевать в особняке, им не было необходимости, словно подросткам, находить углы, чтобы уединиться. Тем более, что стол ее давно уже сидел в печенках — он с годами стал уж слишком жесток, а стучащие в дверь посетители — невыносимо часты.
Конечно, Монрайт знал, что годы эти износили их с Йеганой много больше, чем они изнашивали мебель, и стучали к ней не чаще, чем пятнадцать или десять лет назад. Но время шло. Они не молодели и с годами теперь не приобретали, а теряли.
Едва ли тридцать с лишним лет назад он представлял себе что-то такое. Когда брак начинается с того, что она просит голову мужа сестры, то ожидаешь, что вся жизнь будет такой же яркой. Но она была обычной. И все трагедии в ней, все потери — и те были слишком уж обычными, такими же, как и у всех вокруг.
Монрайт любил жену. Но признавал, что ожидал, пожалуй, большего, и знал, что теперь поздно ждать, что это большее ему достанется: уж самому за пятьдесят, он потерял детей и не сумел найти ни утешения, ни радости во внуках, потому что позабыл, как проникаться и привязываться, прорастать любовью и заботиться о ком-то, к кому не привык.
— Я думала, что мне, пожалуй, пришло время возвратиться в отчий дом, — произнесла Маргреда в тот момент, когда брат Монрайт снова вслушался в неспешный разговор. — Там лучше воспитают мальчиков, и, думается мне, теперь там безопаснее, чем тут, в столице.
Монрайт отлично чувствовал, как вся подобралась Йегана рядом с ним.
— Мне нужно будет обсудить это с твоим отцом, — сказала она сухо. — Но, пожалуй, так и правда будет теперь лучше… Только сперва младшего отдай облатом в Орден — он дорос, ему пора.
Монрайт лишь хмыкнул про себя. Мальчишке трижды не свезло: сперва он потерял отца, а после мать и от нее же подхватил чуму. Ее болезнь убила, а он выжил, только черная гангрена сожрала ему яичко; лекарь отнял все, что оставалось, чтобы дальше гниль не шла. Мальчишка — на свою беду — при том не умер, и теперь был обречен быть малоинтересен всей своей родне. Быть может, ему правда место в Ордене. Не разовьется, чтоб стать рыцарем, так хоть писцом пойдет или компаном. Или будет унесен горными тварями на радость всем.