Он забился в угол, сел возле пенька, куда кидали мясо, и бездумно пялился на недоеденную мышь, припрятанную у стены. Кишки красными нитями присушивались к дереву.
Йергерт с досадой стукнулся о стену головой, не беспокоясь, что та вся в следах помета. Чуть подумал и ударился еще разок-другой. Рассеянно погладил пальцем сокола.
Спокойнее ему не стало. Даже птица будто бы смотрела черным глазом слишком пристально и осуждающе. Он в раздражении стряхнул ее с руки, не представляя, куда деться. На сей раз не успокаивал даже покой вольера.
— Йергерт! Ты чего там? — неожиданно окликнули его.
Отец заглядывал в рябящий полумрак. Почти весь вес он по привычке перенес на трость — рука, держащая ее, в последний год почти уж не тряслась. Ветер лениво трогал волосы — мешал седые пряди с русыми.
— Чего пришел? — нахохлился мальчишка.
В это время с соколами не возились, он отлично знал. А Гертвиг, вечерами мающийся болями, тем более — хоть и заделался сокольничим теперь. С птицами он работал мало, только пока силы были — больше обучал других. И как бы Йергерта ни злило постоянно натыкаться у вольеров на калеку, что нисколько не стыдился демонстрировать свою убогость, свой позор, мальчишка изредка ловил себя на раздражающе щемящей радости: отец нашел себе занятие, а в нем — покой. И Йергерт хоть стыдился его и ворчал, стоило Гертвигу ступить куда-то кроме дворика фирмария, не мог не понимать: здесь Гертвиг выглядит и вполовину не так жутко, как когда просиживал все дни, пялясь перед собой, как неживой.
— Пришел проведать птиц.
— Зачем? Что с ними станется? И разве больше некому?
Мальчишка в этот раз завелся больше по привычке, чувствуя не злость, лишь утомление — он так хотел побыть один и меньше всего жаждал видеться с родителями. Он читал в отцовском взгляде раздражающе удушливое сожаление, надежду, что не будет Таинств и не загорится на еще одной груди герб Ордена.
В отличие от матери Гертвиг не отговаривал, но и молчание его было красноречиво.
— Я захотел.
Меланхоличное спокойствие отца бесило — он теперь не вспыхивал легко, как раньше, и казался полусонным, заторможенным. Недосягаемым.
Йергерт смолчал. Не знал, что тут сказать, кроме “уйди”. И так они молчали, сын с отцом, искавшие уединения по одинаковой причине и в одном и том же месте.
— Гертвиг! — позвал голос брата Бурхарда. — Не видел Йергерта? Вельга велела привести.
— Зачем? — крикнул мальчишка и со злой досадой вышел из вольера.
Лишь сильней взбесил сочувствуще понимающий, участливый до унизительности взгляд наставника.
— Сам у нее и спросишь, — отозвался он.
Йергерт молчал, силясь сдержать порыв сорваться и бежать — прочь с глаз, прочь от всего, что путается теперь в мыслях.
“Я не хочу!” — хотелось выкрикнуть ему, но он принудил себя и пошел.
Фирмарий плавился в косых лучах. Здесь света было много больше, чем на затененном зданием дома конвента дворике; тем более, чем в сумрачном вольере. Чудилось, что время пошло вспять и день стал разгораться, а не убывать.
В самом фирмарии стояла тишина — такая, что под стрельчатыми сводами гуляло эхо от возни и от шагов. На выбеленных стенах аркатурой выстроился свет, что лился через окна. Йергерт мазнул взглядом, подавил желание пересчитать все арки, чтобы оттянуть заведомо не нравящийся разговор.
Мать дожидалась в гертвиговой комнатке. Брат Бурхард затворил дверь изнутри. В косом луче от тесного оконца танцевала пыль — отец рассек ее, натужно прохромал к постели и присел.
Йергерт стоял и исподлобья зыркал на трех взрослых: уже из-за чего-то взввишуюся мать, спокойного и безучастного отца и брата Бурхарда, что мимоходом хлопнул по плечу в поддержку.
Порою ему думалось, что у него как будто три родителя, не два, но мысль эта была поганая — хватило бы и двух, будь оба хоть немного лучше. И не пришлось бы тогда брату Бурхарду пытаться исполнять их роль — а он пытался, и порою до того навязчиво, что Йергерту казалось, будто он старается посостязаться с ними.
— Я слышала, что ты решил поехать в Шестиградье после церемонии, — зло процедила Вельга. Слова не сказала ни в приветствие, ни чтобы разговор начать.
— Не после, — мрачно буркнул Йергерт. — По весне, после распутицы.
Брат Бурхард посоветовал. Сказал, что в зиму не найти обоз, да и вообще время поганое, чтоб путешествовать. Весной будет другое дело, лето проживет там, к осени вернется вместе с комтурами, что поедут на капитул. Выйдет хорошо.
— На кой тебе туда? — мать щурилась — нехорошо. Будет опять кричать.