Он вдохнул поглубже и пошел прочь.
— Если вечером пойдешь в святилище, то сына у меня больше не будет, — прошептала Вельга ему вслед.
— А у тебя его давно уж нет.
Вечерний стылый воздух холодил ушибленную щеку — ерунда на самом деле, скоро не останется следа. Йергерт стоял, глядя на горы, озаренные лучами. Убеждал себя, что зуд в глазах и надоедливая влага — из-за ветра, неожиданно колючего и злого.
Он не знал, из-за чего сейчас все то, что набухало в нем нарывом целый день, решило наконец прорваться: из-за глупой матери, что позабыла, как следить за языком, из-за того, что он впервые поднял руку на нее, или из-за того, что именно теперь вдруг остро понял, до чего же ему одиноко, и как страшно чувствовать, что ты совсем один.
Сейчас он должен был делить с родителями миг триумфа, слушать наставления, как лучше послужить, но он такой, избравший путь служения, им не был нужен.
С ним мог быть брат Бурхард вместо них — он бы не заменил отца, тем более уж мать, но мог принять хоть толику их роли, раз уж так хотел. Но не теперь — теперь родители отняли даже это.
Йергерт мог бы быть среди друзей, но те не поняли. Они казались в этот миг до жути глупыми, далекими и… юными. Как будто были младше на десяток лет.
Мысль завершить он не успел — увидел, как к колодцу идет девка-еретичка. Ветер рвал слишком большую котту и косицу, тонкую, точно крысиный хвостик.
Она бы поняла — на краткое мгновение подумал он.
И тут же с отвращением отбросил мысль прочь. Не в силах наблюдать, не в силах выносить обидное и стыдное желание торчать сейчас именно с нею, будто она друг ему или сестра, Йергерт сорвался прочь. Перемахнул калитку и понесся вверх по каменным ступеням горной тропки, что вела к роще могильных древ.
Там будет он один. И там он оторвет лоскут одежды, чтоб повесить его поминальной лентой по себе — похоронить мальчишку, что наделся, боялся и желал, чтобы хоть кто-то — хоть бы еретическая девка — оказался рядом. Там никто, кроме могучих старых древ и Духов, не увидит его слез.
Йерсена проклинала все, что только можно.
Ей мало было унижения из-за того, что вечно приходилось тихо уходить от Содрехта и Орьи, глядя в пол — все они знали, что она идет работать, потому что ей, в отличие от них, положено драить полы, штопать белье и выполнять любые указания, но каждый раз напоминание об этом уязвляло, говорило, что она — не ровня. Теперь же сверху этого ей выпало именно этим вечером прислуживать в купальнях. Сегодня — когда Йергерт явится туда на Таинство.
Йерсена знала: он ей не простит присутствия. Позаедаться в коридорах или же наябедничать — это мелочь. Отравить своим присутствием святейший миг, к какому он готовился годами — то совсем другое.
И мало было даже беспокойства из-за этого, именно в этот день ее еще раз пригласила настоятельница. Отдала флакон со снадобьем, что даровало бы айну. Пить посоветовала на ночь. И Йер то и дело щупала подсумок, чтобы ощутить твердость стекла, пока ее гоняли с уймой мелких поручений полусестры с кухни.
Идя к колодцу, она пачкала флакон противным липким потом с мокнущей руки: все, что с ней будет дальше — все определит густая жидкость, плещущаяся за толстыми крепкими стенками. Йер в этот миг судьбу сжимала в пальцах.
Ее отвлек мальчишка. Он стоял среди двора, как столб, таращился как будто в пустоту. Напоминал ей, что случится вечером.
Чего бы Йер себе ни думала, одно ей за прошедшие года пришлось принять: мальчишка именно ее винит во всем, что в его жизни шло не так. Под Линденау взяли в плен его отца — и все с тех пор благополучно не было. И потому кому угодно, но не ей прислуживать на Таинстве.
Вот только ее не спросили и не дали отвертеться. И она отлично знала, что не явится — накажут сильно.
Глядя на мальчишку, что ее пока что не приметил, она думала, чего боится больше. Думала, что ей нельзя сейчас не подчиниться — слишком пристально за нею нынче смотрит настоятельница; смотрит и оценивает.
Йергерт ее заприметил. Она принялась усердно крутить ворот, притворяться, что его не видит, только лишь косила взглядом через пряди, что упрямый ветер вытрепал из слабенькой косы.
Мальчишка был на взводе, она видела. С тех пор, как он сбежал от Орьи с Содрехтом, ему лишь хуже сделалось, и Йер не знала, ей злорадствовать, пугаться или же раздуть в груди искорку жалости, чтоб мочь себе сказать: смотри, тебе хватает добродетели его жалеть. И чтобы эта фраза оправдала ком, застрявший где-то в животе.