Мальчишка оказался наконец нагой, и, несмотря на густоту упругого тепла, по коже его бегали мурашки.
Он выдохнул и развернулся к чаше неглубокого бассейна. Йер глядела в пол, чтоб он не рассмотрел лицо и не узнал.
Жуткая темная вода лизнула пальцы ног — так осторожно, будто пробовала жертву, что на сей раз приносили Духам, и решала: годен ли? И по тому, как вздрогнул Йергерт, было ясно: он сам это ощутил.
Вода коснулась всей ступни, затем — острых костяшек, икр, лодыжек… Зайдя достаточно, Йергерт вдохнул и преклонил колено. Сложил смиренно руки и подставил их под тоненькую струйку ручейка, сбегающую с потолка, сделал глоток.
“Я призываю Духов быть свидетелями…” — в унисон с ним мысленно шептала Йер.
— … я обещаю вверить себя вашей милости, на вашу мудрость уповать и только в вашей воле видеть путь, — голос его дрожал, вибрировал, то пропадал то вспыхивал с резкостью карканья. — Пред вашим ликом я клянусь оставить прошлую жизнь и ее соблазны, под вашим взором отрекаюсь от пустого суетного мира.
Прислужницы шеренгой выстроились вдоль воды и опустились на колени. Хлопнули в ладоши, зашептали:
“Будьте милостивы, будьте жестоки, будьте честны, будьте мудры. Примите достойного, отриньте ничтожного. Обратите взор, укажите путь. Молим! Молим!”
Йер повторяла хорошо знакомые слова и слышала со всех сторон их эхо. В том, как они сливались воедино, чудилось сердцебиение, дыхание тяжелое и жаркое, воля суровая, неумолимая.
Самая старшая из женщин поднялась, взяла резной ковш и приблизилась к мальчишке. Первым она зачерпнула из сосуда Западного, окатила Йергерта водой — пахучей, сладкой, с лепестками.
— Духи Запада! Духи обильных урожаев, вам приносим жертву! Фа́йе-вас, мойтаэ!
“Мы нижайше молим вас” — знала Йерсена.
Струйки воды бежали среди прядей, неспособные их вымочить, и только частью те потяжелели, слиплись и прильнули к коже. Россыпь лепестков запуталась по всей длине.
“То добрый знак” — подметила Йерсена.
— Духи Юга! Духи воинов и крепкого здоровья, вам приносим жертву! Файе-вас, сорсаэ!
На этот раз вода была с желтыми крапинками суайры — и горечь в запахе прорезалась сильней.
По согнутой спине бежали крупные мурашки, обгоняющие струи — те огибали бугры позвонков, терялись в темноте волнующейся глади.
— Духи Востока! Духи путешествий и удачи, вам приносим жертву! Файе-вас, ройнаэ!
Теперь в лицо пахнуло цитрусовой кислотой, а в вымоченных насквозь волосах осела россыпь меленьких красных цветов — руки тянулись их стряхнуть, но Йер сидела и старательно шептала с остальными.
— Духи Севера! Духи ремесла, наук и знаний, вам приносим жертву! Файе-вас, виитаэ!
Женщина зачерпнула из последнего сосуда и плеснула Йергерту на голову.
— Готов ли ты отринуть все, что есть, и Духам вверить все, что после этого останется? — спросила она. Отзвуки глубокого грудного голоса гуляли среди сводов.
В звенящей тишине с шипением погас светильник, и журчала бойкая мелодия ручья.
— Готов, — выдохнул Йергерт. Голос не послушался, пропал, но все равно ответ звучал решительно, даже отчаянно.
И женщина тогда коснулась его головы и резко опустила ее вниз, под воду.
На сей раз тишина была зловещая и тягостная.
В этот самый миг Духи решают: тот, кто не достоин, головы уж не поднимет никогда. И хоть Йерсене не случалось за все годы этого застать, она невольно замерла на вдохе, даже не моргала, пока долгие мгновения текли вместе под звуки ручейка.
Женщина наконец-то руку убрала.
Йергерт рванулся из воды и с резким жадным вдохом уперся в колено; вдох этот был жаден до того, что юноша им чуть не захлебнулся. Он тряс головой, откидывал мокрые волосы, а Йер медленно выдыхала, чувствуя, как что-то намертво натянутое глубоко внутри ослабевает.
Она сама не поняла, на что надеялась: на этот громкий вдох — первый вдох жизни новой, орденской, — или же что вздоха уж не будет никакого.
— Встань! — строго повелела женщина. — Духи тебя услышали и жертву приняли. Жизнь твоя, каждый вдох твой, начиная с этого, и каждый удар сердца — все принадлежит им и все существует только ради исполнения их воли. Вода всю прошлую жизнь смыла. Поднимись, чтоб встретить новую.
И Йергерт поднялся. Медленно, словно оглушенный. Даже пошатнулся, выходил нетвердыми шагами.
Он остановился по другую сторону кромки воды и ждал, пока прислужницы поднимутся и выставят все вместе чашу перед ним — большую, глиняную. Каждая из девушек к ней прикоснулась.