— Ну! — не выдержала Йер, и волей принудила пальцы перестать дрожать, распутать узел.
Замерла перед жаровней, только-только завела сумбурную и сбивчивую просьбу, как послышались шаги. Йер знала, кто идет.
Ленточка улетела в пламя безо всякой просьбы, а Йерсена бросилась во тьму. Ощупью отыскала стену, чудом не влетев в нее лицом, присела, вжалась, всеми силами пытаясь вдавить спину в углубление в камнях.
На входе уже было видно ризы, слишком яркие и слишком белые. Ей оставалось лишь молиться, чтобы не заметил.
Йергерт ей припомнит Очищение, что она осквернила, но испортить еще Бдение — уж слишком. Против воли она глянула на меч, что не заметила сперва возле жаровни. Этот — настоящий, не простая деревяшка. Если им ударит, то убьет.
Йер оставалось только наблюдать, как медленно прошел мальчишка и как встал перед огнем — свет очертил его. Он кратко хлопнул — звук пронесся эхом, разорвал ночную тишину. Йергерт вздохнул — отчетливо и громко, а Йер испугалась, что он так же слышит и ее дыхание, стук крови, что терзал виски.
Она попробовала вынудить себя дышать спокойнее.
Йергерт тем временем достал свой старый деревянный меч, неловко повертел его в руках, взгляд задержал — и лишь потом, словно с усилием, швырнул в огонь.
В жестах сквозила уязвимость — непривычная и странная.
Он медленно пошел вокруг жаровни, взялся за уже другой клинок — стальной, тот, что ожидал его, жрецами подготовленный. Это — фамильный меч Черная наледь — Сойено́р на древнем языке. Меч, что лишь чудом возвратился вместе с Гертвигом, не сгинув где-то в дебрях Полустрова, и спустя столько лет дождался нового хозяина.
Клинок легко вышел из ножен. В кругляше навершия блестело три некрупных янтаря. Йергерт невыносимо долго всматривался в лезвие завороженный и как будто бы напуганный тем, что в нем видел. Наконец он опустил клинок в огонь, устроил рукоять на бортике жаровни, преклонил колено и сцепил ладони на эфесе. Пальцы била дрожь.
— Духи! — на выдохе шепнул он. В тишине ночи́ звучало громко. — Я прошу вас принять меч в моих руках и мою душу…
Йер отлично знала все ритуальные слова, читала в книгах, как их выговаривали поколения до них, но никогда не допускала мысли, что однажды они прозвучат вот так — отчаянно, надрывно и пронзительно.
— Духи! — еще раз начал он, но продолжал уже не так, как полагалось: — Я прошу!.. Пожалуйста… Я посвящу вам все, все сделаю и послужу, как пожелаете. Ни дня не уделю другому. Ваша воля будет моим смыслом, моим всем… Но только сделайте так, чтобы кроме этого мне было ничего не надо. Никого!
Йерсена медленно мучительно сглотнула — и ей показалось, что звучало это слишком громко. Йергерт не заметил и не оглянулся, и тогда она чуть осмелела, подалась вперед, как будто пожелав запечатлеть эту картину навсегда — и этот жар огня, и бесконечное убожество фигуры, что склонилась перед ним.
Йер не случалось еще видеть Йергерта настолько жалким, и от этого ей стало вдруг смешно: чего она боялась? Щуплого мальчишку, что так унижается, едва ли не рыдает, тратит ночь священной близости к великим Духам на нытье?
Она почувствовала себя несравнимо выше, лучше. Никогда она не унижалась перед Духами и не просила сделать что-то за нее, избавить от проблем и трудностей. Она всегда просила только средство, чтобы сделать все самой. И тоже жаждала служить — но не ждала, что это будет ей дано так просто, и что Духи пожелают облегчить ей службу.
Цену милости своей ей Духи показали, научили жертвовать, когда чего-то просишь, и урока она не забыла. А мальчишка думал, будто за простую просьбу его обласкают благодатью. Ей еще смешнее стало.
Изучая скрюченного юношу Йер осознала: Духи презирают вот таких как он, коленопреклоненных. И желают они не дурацких клятв, не лент. Цена их милости гораздо выше, забирают они без остатка и одаривают скупо, но уж таковы они.
Убожество распластанного у огня мальчишки неожиданно послало ей ответ. Духи желают жертв. И если она хочет попросить, то надо быть готовой отдавать.
Ночь обещала оказаться долгой. Бормотал мальчишка, звезды пялили огни-глаза через высокий свод, ветер свистел и завывал в краях разлома. Ему как будто вторил вой неведомых чудовищ вдалеке. Пламя костра трещало, иногда плевалось в небеса букетом искр, и рыжие хвосты истаивали, растворяясь в черноте.
Молился Йергерт — от глубокой веры или чтобы не уснуть, Йер не могла узнать. Но только вот его речитатив ушел на задний план, когда сперва едва-едва а после и до жути больно разболелась шея. Сначала чудилось, что она просто натрудила ее, только горло постепенно сжало так, что каждый вдох стоил трудов, и Йер пришлось из раза в раз себя упрашивать: давай, дыши. Ей оставалось радоваться, что сквозь эту боль она не смеет издать стон — сама идея отдается той же болью.