Ей было невдомек, до чего верно ее замечание. Кларе был как громом поражен, ведь одна из разгадок улыбки Джоконды в том, как напряжены ее лицевые мускулы: такое может быть только в результате кончины, что дано знать лишь знатоку человеческой анатомии, не побоявшемуся разбивать черепа и разрезать тела. Что да Винчи, что Шекспир — одна и та же сказка без морали: улыбка утопленницы.
Глава 30
ЗАГОВОРИВШИЙ КАМИН
По ночам, когда все расходились по своим комнатам, я спускался в караульную, страх перед которой у меня как рукой сняло. Там был камин такой высоты и ширины, что в эпоху Возрождения, согласно поверью, два пажа помещались в нем, стоя по обе стороны от огня. В этом камине я любил уединиться, причем вставал непременно с правой стороны, поскольку был левшой. В ту ночь я различил еле слышный разговор. Голоса доносились из каминной трубы.
— Не постигаю, мэтр, какой нужно обладать смелостью, чтобы, не убоявшись запретов Церкви на расчленение трупов, заниматься этим под страхом отлучения, — проговорил один.
— Продвижение по пути цивилизации можно измерить длиной узды. Именно тогда, когда она вот-вот лопнет под давлением нового, охранники прошлого, испугавшись потери власти, укорачивают ее, — отвечал ему другой. — Но ведь ты, Франсуа, знаешь это лучше другого, тебе и самому не занимать храбрости, ты ведь тоже следуешь принципу: «Старые законы молодой крови не указ».
— Да, мэтр, я даже записал, о чем мечтаю: монастырь без запоров, без часов, без разделения на мужчин и женщин, в виде королевской постройки, подобной Роморантену, с девятьюстами триста тридцатью двумя кельями и одним только правилом: «Делай что хочешь». Однако, мэтр, не было ли вскрытие трупов слишком трудным занятием?
— Ты прав, невыносимый скрежет пилы, режущей кости, долгие вечера, проведенные с мертвецами, подступающая к горлу тошнота, ибо нельзя было мешкать, так быстро шло разложение, — все это было более чем трудно. Но вид разрезанных на части и без кожи человеческих тел не страшит меня, как прочих людей. За всю свою жизнь, могу тебе признаться, я вскрыл тридцать трупов: в Риме это были трупы приговоренных к смерти, в Милане и Флоренции трупы людей, скончавшихся в больницах.
Наступила тишина. Я поднял глаза, вглядываясь в прокопченный мрачный дымоход. Кто этот Франсуа, разговаривающий с Леонардо? Понять этого я не мог. Он наверняка был моложе Леонардо, поскольку, обращаясь к нему, называл его мэтр.
— Это оборотная сторона нашей профессии, — продолжил Леонардо да Винчи. — Не всякому под силу этим заниматься: кого-то будет выворачивать наизнанку, кого-то остановит страх провести ночь в компании с расчлененными трупами, отвратительными на вид.
— Когда я учился в Лионе, я даже не знал о вашем существовании. Уже тогда я был отлучен от церкви, хотя и аттестован врачом и хирургом, и имел право носить шляпу с четырьмя углами. С тех пор кем я только не был: монахом, переводчиком, писателем. Как и вы, мэтр, я ищу древо знаний, спрятанное в лесу. В Монпелье, где я познакомился с Нострадамусом, я понял, что́ мы получили от арабов благодаря толедским переводчикам. Мэтр, когда вы познакомитесь с моими книгами, вы узнаете — Рабле никогда не рифмуется с раболепством. Я пожелал познакомиться с вами, зная о вашем знании анатомии. От вашего ученика и моего друга Франческо да Мельци мне известно, что вы первый правильно нарисовали позвоночный столб, наклон крестца, обеспечивающего распределение нагрузки на внутренние органы. Я бы хотел, чтобы вы объяснили мне, почему изгиб играет такую важную роль в дыхании.