— Ты преувеличиваешь мои заслуги, Франсуа. Но теперь ты здесь, в Амбуазе, и у нас будет время поговорить обо всем. Я покажу тебе свои рисунки и, даже поведаю, как мне удалось определить форму лобной кости черепа. Расскажу, почему для меня физическая природа человека нагляднее, когда она представлена в виде картинок, а вот двигательную функцию мускулов я воспроизвел с помощью переплетенных веревок, дабы понять, как происходит движение.
— Кстати, мэтр, из Рима дошел слух, будто один из папских эскулапов впервые опробовал на Святом Отце переливание крови. Вы бывали в Ватикане, что вам об этом известно?
В этом месте их разговора мне подумалось, что Тосканец наверняка слегка прищурил глаза. Откроется ли он на сей раз или предпочтет хранить тайну?
— Не хочу вспоминать ни Рим, ни то, что я там оставил. В этом городе прошли самые несчастные годы моей жизни, папа относился ко мне равнодушно, а оценивая мою работу, произнес слова, которые я не могу ему простить. К тому же мне придали ассистента, наказав ему следить за мной. И если я наконец обрел здесь, во французском королевстве, покой, защиту и дружбу государя, то не затем, мой друг, чтобы хоть на мгновение оборачиваться назад, на то мрачное время, когда между мной и Микеланджело шло ожесточенное соперничество, а Рафаэль, мой друг, был далеко. — Леонардо долго молчал, после чего завершил беседу с Франсуа Рабле следующими словами: — Приходи снова, когда захочешь. Только не по ночам и заранее предупреждай Франческо да Мельци.
Вот и весь разговор, который я услышал, сидя в камине. Вроде бы ничего особенного, но меня будто столбняк поразил. Это превосходило все мыслимые ожидания. Мне и в голову не могло прийти, что камин в караулке Кло-Люсе позволяет слышать разговоры, которые ведутся в королевских покоях. Это акустическое изобретение принадлежало Тосканцу и было направлено на то, чтобы быть в курсе замышляемого тайными недругами. «Никто никогда мне все равно не поверит, — подумал я, — и потому лучше держать открытие в тайне». Я всегда чувствовал, а ныне удостоверился: время не способно разделить людей, живущих в разные эпохи.
Глава 31
ПУРПУРНЫЙ ПЛАЩ И ЗЕЛЕНЫЙ КОЛПАК
Я долго стучался к Мадмуазель Вот, и когда она наконец открыла дверь, то встретила меня всепроникающим взглядом встревоженной птицы, и только потом на ее устах появилась улыбка. Так улыбалась только она: ее и без того круглые брови еще больше выгибались, а рот принимал форму сердечка бледно-лилового цвета. Невольно на ум приходило сравнение ее улыбки с чудесами средневековой архитектуры. В этот раз она поступила так, как поступала очень редко — посторонилась, чтобы пропустить меня. Ее покои, состоящие из двух комнат, были для меня что живой музей, и всякий раз, как она допускала меня в него, я без устали разглядывал. Собирательство было ее страстью, и хотя предметы, которыми она владела, не сочетались друг с другом ни по стилю, ни по времени создания, в этом невообразимом хаотическом нагромождении чувствовались и своя логика, и внутренний смысл, и даже ненавязчивая назидательность, что относилось прежде всего к так называемому стилю трубадуров.
Каким образом Мадмуазель Вот стала обладательницей всех этих чудесных предметов? Были среди них и посох епископа Фокса, датируемый началом XVI века, и дорожная фляга из вермеля, по меньшей мере эпохи Возрождения, и алебастровая шахматная фигурка в виде Святого Георгия, и предмет моих мечтаний — я предвидел, что мне не суждено заполучить его, — миниатюрный собор из позолоченной бронзы с несколькими десятками статуй под церковным крылом, и представляющие огромную ценность книги — так называемые трюмы из Александрийской библиотеки.
Все эти предметы, стекавшиеся к мадмуазель Вот со всех концов света и из разных эпох, были достойным обрамлением для нее самой. Ее манера разговаривать, без предупреждения и перехода перескакивая с одного на другое, производила то же впечатление, что и отведенные ей покои. А привычка выдавать серьезные суждения в виде неких выражений, содержащих квинтэссенцию ее мыслей, обладала в моих глазах неизъяснимым шармом. Она не говорила «Здравствуй», а бросала в лицо сентенции и фразы самого невероятного рода.