Я не осмеливался сказать Господину Кларе, что Леонардо, неутомимый изобретатель нового, бросил меня. Поскольку Госпожа Кларе умерла от заболевания крови, Тенор процитировал следующий пассаж да Винчи:
— «Происхождение моря противоположно происхождению крови; море поглощает все реки, которые суть производные от испарений, поднимающихся над морем; но море из крови — в основе всех вен». — Кларе ощутил прилив вдохновения. Он говорил, воздев очи к потолку, как те слепцы, чья сила убеждения кажется невероятной:
— «Все — материя, все — созидание, все преображение». — И будто узрев разъяренную морскую стихию, добавил: — «Океанские волны, набирающие силу, можно сравнить с мировым дыханием». — А закончил следующей сентенцией: — «Ничто не становится любимым без того, чтобы его познали».
— Теперь у меня времени сколько угодно, и я хочу, чтобы от меня не ускользнуло ничто из того, до чего додумался Леонардо, у которого после пятидесяти наступил самый плодотворный период. Отныне мне интересно все: как растут волосы, гривы, листья, ветки, откуда берется вода. Все, что за этим кроется и о чем это свидетельствует. Мне это будет тем проще, что и он размышлял обо всем об этом здесь же. Немалое число его рукописей, датированных 1517 годом, собранных в Атлантическом кодексе, помечено: «Во дворце Клу в Амбуазе».
Одержимый водой, да Винчи увлеченно занимался разработкой способов дренирования почвы и ирригации. Ему одинаково была близка и проблема очищения человеческих нужников, и проблема снабжения водой садов. Он мечтал о динамических часах и воплотил свою мечту в жизнь, изобретя водный будильник». «Только то, что можно увидеть, может быть понято. Только средствами живописи можно дать точную картину всех чудес природы… Художник должен очень хорошо изучить движения, которые производит тело, ибо чрезвычайно трудно ставить их в зависимость от движения души, которых бесконечно много». Я знаю, что тебя беспокоит. Ты, как и я, думаешь о ней одной и о ее загадочном конце. Твою возлюбленную похитила вода. Слушая Леонардо, ты многое поймешь. Достанет ли у тебя терпения, достанет ли смелости и прежде всего достанет ли смелости терпеть? «Вода несет с собой то жизнь, то смерть. Без нее ничто не способно существовать», — учит он.
Меня буквально заворожили эти слова, хотя вначале его речь показалась мне бредом сумасшедшего, пораженного горем в самое сердце.
Потом он заговорил ясно и понятно и тронул меня тем, что попал на больное место. Он снова превратился в эхо Леонардо:
— Вода способна окрашиваться в любые цвета, принимать все запахи и вкусы, но сама по себе никакая.
Он перевел дух и, словно обретя былой голос, продолжил:
— Вода поднимается в воздух в виде пара…
Помолчав немного, добавил:
— Вода беспрестанно меняется перед тем, как воссоединиться с океаном.
Разразилась гроза, замигала электрическая лампочка, в небесах зазвучала раскатистая увертюра. Я вглядывался в измученное лицо человека, у которого не было своих слез и который ждал, когда вместо него заплачет небо. Он встал, прижался лбом к стеклу и жестом подозвал меня.
— Научу тебя одной штуке: попробуй сосчитать секунды между вспышками молнии. Леонардо искусно проделывал это. Каждое мгновение жизни самоценно, уверен, ты, как и я, обожаешь грозу. В нашем с тобой положении безумие слушать великое потрясение, свершающееся в природе. Но оно, по крайней мере, происходит вовне, а не внутри нас. Это раскрепощает, да и все заглавные партии уже распределены заранее: воздух, огонь, земля, вода, молния. Да Винчи увлекался метеорологией, еще до изобретения телескопа часами вглядывался в небеса. Однажды увидел огромное облако над озером Маджоре, оно час неподвижно висело, прежде чем разразиться небывалой грозой.
Небо будто вторило его рассуждениям, со всех сторон раздавались раскаты грома, и я мало-помалу стал испытывать нечто вроде блаженства, которое, казалось, ничто не предвещало. Мой товарищ по несчастью обернулся — на его землистом лице сияли голубым метиловым пламенем глаза, — и промолвил:
— Поразительно, но на этом свете нет ничего бесполезного. Благодаря грозе я только что осознал мощь воды и представил себе, какова ее способность приводить в движение механизмы.
Излияния не были свойственны Господину Кларе, однако в это мгновение я ничего так не желал, как прижаться к нему. Он молча взирал на меня — понять, о чем он думает, было невозможно. Когда он заговорил снова, оказалось, он поменял тему разговора, теперь речь пошла о глазах. И вновь каждое его слово было вдохновлено Леонардо.