Вот только Виктор, кажется, не курил.
Тогда — зачем он открыл окно? И — начнем с начала — зачем включил воду?
Несколько секунд Марта рассуждала, потом вытянула из сумки телефон, ухватилась рукой за ручку и осторожно, пытаясь не шуметь, подтянулась. Окна, ясное дело, были замазаны грязно-белой краской, но не доверху. Включив фронтальную камеру, она поднесла руку и покрутила под разными углами.
Толку, честно сказать, было мало. В кадр попала кирпичная стена, окна нижнего этажа, крыша над ними. Потом она увидела соседний подоконник и желтый целлофановый пакет, который висел на кожаном ремешке. Ремешок был привязан к пожарной лестнице, которая проходила как раз у окна.
Правая рука отвязала его, левая все это время аккуратно придерживала пакет. Потом руки с пакетом исчезли.
Марта стояла на подоконнике и не знала, как бы ей слезть так, чтобы себя не выдать.
А меньше всего ей хотелось, чтобы ее сейчас разоблачил Виктор.
Потому что ответ на вопрос «что в пакете»? напрашивался один-единственный — и полностью очевидный.
Кости. Виктор где-то сумел-таки раздобыть кости. Тайком от Марты. И судя по пакету — уже готовый порошок, килограмма три-четыре.
Умом она понимала, что если не сказал — не успел или не захотел ее подставлять. Но зачем вообще приволок их в школу? И почему решил достать сейчас — ему же возвращаться в зал, он что, так с пакетом и пойдет?
Виктор тем временем закрыл окно, выключил воду и вышел. Было слышно, как отдаляются его шаги; Марта стояла, прислонившись лбом к холодному оконному стеклу, сжав кулаки.
Решила: пусть зайдет в зал, не хочу, чтобы меня сейчас увидел. Не хочу с ним разговаривать. Наделаю глупостей, наговорю разного, потом будет стыдно.
Но в зал он так и не зашел.
Вышел на площадку между этажами, задержался, начал спускаться. Кажется. Отсюда уже плохо различала.
Словом, сидеть дальше в туалете не было никакого смысла.
Она наконец догадалась спрыгнуть с подоконника. Положила мобильный в карман и выглянула в коридор.
За окнами потемнело, потом громыхнуло — пошел дождь. Не грозный, киношный, с молниями и черными тучами — а обычный, клейкий, гнилой, от окон тянуло холодом, одно стояло незапертое — и ветер дергал тюль, забрызгивал подоконник.
И пусть себе идет, подумала Марта, намокнет, будет знать.
Она уже стояла у дверей в зал, оттуда прозвучал дружный смех, потом захлопали в ладоши.
Сделать вид, что ничего не случилось. Вернуться, сесть рядом с Никой, помириться с этими придурками, Чистюлей и Стефом — относительно Виктора быть осторожнее. Все, что говорит, делить на два, нет, на сто!
В зале опять захохотали, весело, искренне — и ей почему-то расхотели туда идти.
Спущусь, посмотрю, сказала себе, может, я насочиняла сама себе черте чего, дура истеричная.
Господина Цешлинского она заметила не сразу. Тот спал, привалившись боком к стене, просто у рамки на входе — и не удивительно, обычно он здесь в ночную смену, а сегодня вместо господина Лущевского, которому Вакенродер позволил отлежаться после вчерашнего приключения. Ну и ясно же, что сутки сидеть в школе — еще то удовольствие, а лет господину Цешлинскому под семьдесят.
Марта хотела пройти как можно тише, чтобы не будить: скоро звонок, сам проснется.
А потом заметила темного червя, какой медленно-медленно выползал из правой ноздри вахтера. Жирный темный червь.
Она подбежала, уже не боясь, что разбудит. Даже рада была бы, если бы тот проснулся.
Струйка крови покатилась к губе вахтера, первая капля сорвалась и упала прямо на старый свитер с оленями.
Собственно, это было последнее, что Марта запомнила: красное пятно на голове одного из оленей и резкое движение в окне — точнее, отражение в нем.
Чья-то фигура. Очень знакомая.
Потом ее ударили по голове — и дальше все оборв…
Глава 15. Наше собачье дело
Почему-то сильнее всего болели косточки. И запястья. И заты-ох! — лок — он вообще раскалывался, словно в него вкручивали огромное тупое сверло.
Было очень сложно не застонать, особенно в первый миг, когда опомнилась и поняла — вспомнила — что попалась.
Тот, кто убил невинного господина Цешлинского, вряд ли сделает исключение для Марты.