Говоришь, я бываю глупой и наивной? Возможно. Главное, чтобы ты забыл: иногда я бываю, как ты сам и сказал, «чрезвычайно проницательной».
Вот и посмотрим, чего во мне больше.
— Рад, что мы нашли общий язык — улыбнулся Хаустхоффер, гася сигарету о край чашки — уверен, нам будет очень интересно вдвоем.
Он открыл двери и сказал кому-то в коридоре:
— Начинайте.
Эпилог. Золотые Единороги
А ночью ей приснилось, что она опять сидит в черной, угловатой машине и смотрит из окна на школьный забор и крышу спортзала за ним.
— Три минуты — сказал ей тогда Хаустхоффер — и пожалуйста, без глупостей.
Он кивнул водителю, они вышли вдвоем под дождь, водитель с зловещим шорохом расправил над Хаустхоффером огромный кожистый зонтик.
— Я могу передать что либо кому-то из твоих родных?
Она говорила быстро. И пыталась смотреть ему в глаза, не отворачиваться.
Это было сложно: сильно били, поэтому лицо Яромира сейчас напоминало резиновую маску, которая приросла и которую неудачно пытались сорвать. Но пугало не то, чем стали его нос, губы, щеки, глаза. Пугало то, что пряталось за всем этим — и казалось, вот-вот проступит.
— Некому — сказал он. Голос звучал звонко. Как будто не человек говорил, а рычало хищное животное, волк или собака.
— Боишься, что предам? У меня там бабушка, я могу…
— Некому — повторил он. И спросил спокойно — Откуда они у тебя?
— Кто? — потом он кивнул подбородкам, и Марта растерялась — Сережки? Господи, дались они тебе! Это просто подарок на день рождения, от отца.
Она замолчала. Почувствовала, как к горлу подступает тошнота.
— У сестры были именно такие — сказал Яромир — жених привез, из тридевятых…
— Она. Ее?
— Они уехали. Сюда, к вам. Отказались от гражданства, сразу как началось. Она как раз должна была рождать.
В горле стоял клубок — скользкий, липкий, холодный, как дохлая медуза.
— Может, все-таки найти их? Что-то… передать?
— Три минуты — напомнил он — Давай по существу. Или ты просто хотела избавиться от упреков совести?
Это прозвучало как «ухпреххов», и Марта заметила, что кровоподтеки и подсохла кровь постепенно изменяют свой цвет. Из фиолетового на коричневый. Там, где начинает пробиваться шерсть.
— Штоц — сказала она тихо — Помоги мне найти тех, кто убил Штоца. Дай зацепку. Пожалуйста.
Яромир кивнул так, как будто ожидал этого вопроса.
— Когда я приходил к нему в последний раз… там был еще кто-то. Штоц попросил меня подождать у него в комнате, не выходить. Я слышал, как они говорили в прихожей. Он что-то передал. Сказал: «Не раньше, чем через три-четыре дня. Посмотришь, как будет вести себя. Раньше даже не пытайся». Тот, кто пришел, спросил о чем-то, я не разобрал. Штоц ответил: «Вряд ли будут осложнения. Но если начнутся — просто дождись меня».
— Он не называл имен? Вообще ничего больше? Тогда это не имеет смысла. То есть, это мог быть кто-то, кого он встретил на площади. Тот, кто убил его. Но…
Яромир застонал и вытянул шею вперед, к Марте. Он щелкнул челюстями, глаза у него блеснули.
— Этот кто-то пыхнул мятой, а под ней — гнилой рыбой. Запомни: мята и гнилая рыба. И когда он пришел… я выглянул в окно. Вы уже стояли под подъездом. Понимаешь?
Марта не поняла. А объяснить он не успел — дверцы отворились, в салон уселись двое в черном, один одел на голову Яромира мешок, второй помог вывести и запаковать в соседнюю машину.
— Видишь — сказал, устраиваясь напротив, господин Хаустхоффер — я держу свое слово.
Хотя он простоял все это время под дождем, костюм у него был сухим и кожа — сухая.
Во сне Марта даже чувствует идущий от него жар. Она смотрит на вереницу черных безликих машин, которая выруливают со двора и тянется куда-то во дворы, в сторону проспекта. Потом замечает в зеркальце заднего вида вспышку, оборачивается — и видит, как взлетает над забором крыша спортзала. Огромная, оранжево-желтая волна толкает ее вверх, вверх, вверх — а потом расходится во все стороны, словно огромный цветок, который напился дождем и теперь рвется к небу.
Грохота не слышно. Это очень надежная машина, понимает Марта. Или очень милосердный сон.
Она не помнит, был ли грохот наяву.
Но помнит, как смотрел в сторону школы Хаустхоффер. Отблески окрашивали его лицо желтым и багряным, и оно казалось почти человеческим.
«Только благодаря тебе» вспоминает она «Только благодаря тебе все обошлось малой кровью».
И еще: «Я же говорил, что отдаю предпочтение правде».