Марта подняла подбородок как можно более выше, он уже, наверное, обернулся и смотрит — так пусть видит, что это не отступление, не бегство, нет!
Правда, ей самой дико хотелось оглянуться, но этого она бы ни за что не сделала, хоть режь, хоть стреляй!
Разве что краешком глаза посмотреть. Повернуть вот так голову…
Движение она заметила в последний момент. Откуда-то со стороны перестроенных склепов к ней катилось что-то небольшое, размером с футбольный мяч или воздушный шарик. Хотя шарики, подумала она, не катятся же, они летают.
Мяч тем временем начал двигаться быстрее и — Марта готова была поклясться! — целеустремленнее. Он мчался к ней, вскакивая на плитах, огибая ножки деревянных скамей, ограды, стволы деревьев. Мигали в свете ближайшего фонаря пятна: черные и грязно-белые — и мигал странный распоротый шов, который становился все длиннее, все шире.
Кто-то ухватил ее за плечи — пальцы были холодными, Марта почувствовала это даже сквозь ткань.
— Мигом туда — отец толкнул ее в сторону, прямо к чьей-то могиле, огороженной частыми, высокими решетками — лезь поверху, дверцы там на замке.
Сам выдернул из-за пазухи небольшой удлиненный предмет на цепочке… почему-то ей показалось — засушенную фалангу пальца, хотя, конечно, это был свисток — и отец дунул в него несколько раз, но зря, вместо трели послышался хриплый, тоскливый звук, не из свистка, а из отцовской груди.
Тогда он оглянулся на нее:
— Ну, что же ты стоишь — быстро! — и сам помчался прямо навстречу мячу.
Она стояла. Просто не могла двинуться с места, все это напоминало бессмысленный сон, когда знаешь, что в темной комнате на тебя караулят клоуны с крысиными зубами или хищная люстра — и все равно заходишь.
Вдруг она услышала музыку — что-то вроде классики, размеренное, плавное, убаюкивающее. Сначала подумала: радиоприемник в домике сторожа — но нет, источников было несколько, один — совсем неподалеку от Марты.
Она подняла голову и увидела на столбе, прямо под фонарным колпаком, воронку громкоговорителя. Прицепили ее туда совсем недавно и сделали это небрежно; жирные глянцевые провода тянулись во все стороны, словно корни растения-паразита.
Мяч тем временем спрыгнул на мраморную плиту и замер — словно вместе с Мартой прислушиваясь к симфонии. Потом начал качаться с бока на бок, шевеля краями распоротого шва, наконец — завертелся против часовой стрелки, все быстрее, и отец, очутившись на полпути к нему, отшатнулся и попятился, а потом мигом ринулся к широкой стеле с чьим-то носатым, породистым профилем.
Не успел.
Рваная рана на закругленной стороне разошлась, края вывернулись как губы — и наружу взлетела пестрая россыпь чего-то мелкого, шуршащего.
Марта смотрела и не верила собственным глазам.
В желтом свете фонаря, посреди могил, танцевали тысячи сияющих частиц. Конфетти. Бесконечный дождь из конфетти.
Отец стоял озадаченный, прикрывая локтем лицо, потом мигнул, и кусочки фольги, которые осели у него на ресницах, посыпались прямо под ноги.
Марта расхохоталась, он беспомощно обернулся, провел пятерней по волосам, махнул рукой и пошел прочь от мяча, который и дальше выстреливал в воздух порцию за порцией. А из динамиков все раздавалась симфония, которая обещала вскоре зиму, и праздники, новогодние елки, снег, подарки, новую жизнь…
— Весело здесь у вас! — сказала Марта — А я, знаешь, поверила.
Она стала на цыпочки и отряхнула с его плеч остатки конфетти.
На мгновение ей показалось, отец вот-вот улыбнется, но он только сказал:
— Просто повезло. Здесь никогда не угадаешь загодя, это же от них не зависит. С таким же успехом могла быть бомба на радиоуправлении, какая-то живая тварь наподобие громадного ежа или просто чья-то оторванная голова. Что угодно. А свисток… понимаешь, я после той пули… странно: говорить могу, а свистеть или толком играть на флейте — нет, звук выходит через отверстие.
— И откуда они, по-твоему, берутся? — Марта решила не заострять на теме флейты, не на этот раз — Бомбы, ежи, оторванные головы — откуда? Самозарождаются, или как?
— Именно это я и хотел тебе показать. Но, может, и хорошо, что не показал. Хоть сегодня заснул заблаговременно — и лучше бы нам не рисковать. Пошли — он легонько приобнял ее за плечи, Марту вновь проняло холодом, и она едва сдержалась, чтобы не сбросить его ладонь.
— В этом — говорил отец, пока они направлялись к вратам — в этом-то вся соль. Когда попадаешь за реку, ты меняешься, даже если пуля пролетает мимо. Иногда мне кажется, что изменения начинаются еще раньше, с той поры, когда одеваешь форму и берешь в руки оружие. Начинаешь по-другому смотреть на мир. По-другому разговаривать, ходить, есть, пить. По-другому спать.