Воздух, честно говоря, был уж скорее не свеж, а морозен, да и ветер повевал все сильнее, но кто бы на месте Марты спорил?
— Ничего не надо делать — сказала ей старушка, когда двери опять закрылись и они остались наедине — Голос я сама ему верну. Потом. Тоже мне, проблема — вернуть голос. А вот с жизнью-то — совсем иначе.
Марта двигала руки в кармане, покивала головой.
— Все равно — не понимаю. Зачем же они это делали? Ну, те, кого избирали Королевами Лесов и Полей — они же могли и не возрождать умерших. И если знали, что с этим какие-то проблемы — так зачем же?
— А зачем тот, кто любил, возвращается туда, где его никто не ожидает? Зачем дочка ходит на могилу к матери — даже если знает, что в земле лежат лишь кости? Зачем молодая фрейлина пытается вернуть благосклонность того, кто в действительности никогда ее не любил? Коротко говоря — потому, милочка, что все мы — люди, а людям свойственно надеяться на неосуществимое и верить в невозможное. Хуже того: иногда нам хватает воли и веры, если бы неосуществимое осуществилось — она вздохнула, взяла сухими пальцами Марту под локоть и сказала тихо — Довольно с нас этих разговоров. Пошли, я угощу тебя своим вареньем, особенно рекомендую морелевое, оно удается мне лучше других. А с собой дам тебе баночку джема из эсперидовки. Если добавить к чаю — о, поверь, от самого лишь аромата мертвые встанут из могил!
Вероятно, стоило поспорить, настоять на своем. Но у Марты, почему-то, из-за этой «баночки с джемом» прямо руки опустились. Она позволила отвести себя в дом и усадить за стол, рядом с протопленной печью, и пока Чистюля под чутким руководством хозяйки расставлял чашки и блюдца, наливал чай, накладывал варение, Марта просто блуждала взглядом по стенам и говорила себе, все время повторяла: ничего, это еще не провал, не трагедия, это вообще был запасной вариант, ты же шла сюда, собственно, с другой целью.
Она рассматривала пожелтевшие, выцветшие фотоснимки в винтажных рамках, с людьми в неестественных позах, на фоне каких-то летних садов, дворцов, фонтанов — как понимала, нарисованных. Стефан-Николай как-то рассказывал им, что в начале прошлого века фотографировались преимущественно в студиях, и, поскольку снимок на тле однотонного фона выглядел безыдейно и дешево, выдумали всю эту бутафорию.
Одно неясно: зачем госпоже Лизе чужие фотки? Марта еще в прошлый раз, когда они из Стефом заглянули в дом буквально на миг, удивлялась: она скорее ожидала увидела на стенах репродукции картин, полотенца с вышитыми крестиком снегирями и всякое такое. А обнаружила филиал краеведческого музея.
Она машинально поискала взглядом какой-либо снимок с младенцем: госпожа Лиза выглядела лет на семьдесят-восемьдесят, и если допустить, что она неплохо сохранилась — ну, тогда эти люди на стенах все равно были бы ее родителями/дядюшками/тетями, но никоим образом не одногодками.
Младенцев на снимках не было. Зато была юная девушка, лет семнадцати-восемнадцати в элегантном темном платье, кружевной шали, с митенками из черного плетения на руках. К ее корсажу была приколота роза, в каскаде кудрей сияли бриллиантовые звезды. Строгость, утонченность, вкус — и стальной характер, что проглядывал за всем этим, словно шпага под плащом.
Девушка стояла возле авто — черного, длинного лимузина с огромными фарами и узкими дверцами. Справа, прямо перед крокодильей мордой лимузина, замер юноша в офицерской форме. Был бы здесь Стефан-Николай, он бы точно сказал, в каком ранге, а так Марта могла лишь догадываться по фуражке, погонах и маленьком ордене над сердцем, что не из рядовых. Девушка с юношей смотрели в кадр, прямо на Марту, и по отдельным, едва уловимым признакам она — как Стефан-Николай о ранге — наверное могла сказать: между этими двумя что-то было. Некая история, уже омраченная — пока что лишь неудачным словом или жестом, что неуклонно направляется к расколу, распаду. К горьким словам. К отчаянию. К попытке склеить то, чего никогда не склеить.
А потом — к мести.
Эта последняя мысль пришла мягко и естественно. Как решение сложного уравнения, над каким бьешься-бьешься, а потом хлоп — и вот он, ответ.
Госпожа Лиза тем временем уже подсовывала Марте вазы с варением, морелевое, помнишь, милочка, особенно рекомендую морелевое; Чистюля рассказывал о прочитанном, это был, как поняла Марта, их давний ритуал: он не только приносил гостинцы, но и делился впечатлениями о книгах.
— Я не читаю газет, у меня нет телевизора, и радио я тоже не слушаю — объяснила госпожа Лиза, раньше чем Марта успела хоть слово вымолвить — что меня в действительности интересует — так это том, о чем ныне пишут в книгах.