Марта промолчала — оглянулась, чтобы удостовериться, не показалось ли ей. Они шли дворами, уже минуты три, а то и дольше, вроде бы за ними двигали трое парней. Лиц она не видела — да и вообще не была уверена, что это именно парни, а не, например, взрослые женщины. В руках каждый держал по палке.
Марта вспомнила предупреждение Будары («сегодня на улицах вам ничего делать»), но тут-таки сказала себе: это разве предупреждение? Ни одной конкретики, ни одного факта. И кстати, он же хотел, чтобы я передала его слова Штоцу — так вот, пожалуйста, буду передавать. Зачем ожидать до завтра, если время аж так поджимает?
— Марта?
— Что? А, да. Переиграть — ну, в том смысле, что… если бы у тебя вдруг появилась возможность стать таким, каким ты был до всего этого. До того, как поехал за реку. Понимаешь?
Отец шагал рядом — как бы и не слишком быстро, но Марте приходилось поддерживать неслабый темп, чтобы не отстать. При этом вид имел такой, как будто вообще не устает, не даже запыхался.
Хотя, сказала она себе, с чего бы это — в мертвых дух не забивает, дурында.
По правде говоря, на эту авантюру Марта согласилась не вопреки Бударе с его предупреждениями. И тем более не для того, чтобы предупредить Штоца.
Просто — бессмысленно как-то выходило: столько дней докучала отцу, а когда он сам вспомнил и пришел — взять и все отменить.
В придачу она хотела раз и навсегда разобраться с этими загадками вокруг Штоца. Вряд ли будет лучшая возможность откровенно спросить: господин учитель, что вы сделали с Дроном и его семьей? И не пытайтесь пудрить мне мозги, мы с Паулем давно обо всем в курсе.
Пусть бы что он там знал, хоть бы кем был в действительности — он не осмелится угрожать Марте при отце.
А вот торговаться — почему бы и нет?
Ну же, пусть что-то предложит — а мы поразмышляем, взвесим…
Здесь она поняла, о чем думает — и похолодела: ты это всерьез, Баумгертнер? Штоц, может, убил Дрона с его родителями, а ты готова с ним торговаться?!
Она посмотрела на отца. Тот шествовал, почти не глядя ни по сторонам, ни себе под ноги. И хотя фонари здесь горели через один — ни разу не спотыкнулся.
— Расскажу тебе кое-что — сказал он негромко — еще до того, как мы попали в Средигорье — в учебке, только нас привезли — тамошний фенрих сказал: назад вы не вернетесь. Ни один из вас. Он сказал: у вас есть два варианта. Первый: превратиться в солдат. Второй: остаться гражданскими и одеть цинковые костюмы. В костюмах вас отправят назад — то, что смогут собрать. Солдатами вы, может, выживете, но возвращаться вам будет некуда и ни к чему. Гиппель спросил его: какой в этом смысл, во всей этой войне? Чужая страна, чужая земля. Вообще никакого шанса, что опять сделаем ее своей, это было ясно даже нам: во времена Совета Драконьих Зубов ее как-то умудрялись удерживать, но с тех пор слишком много всего изменилось. Фенрих ответил: смысл в том, что вы уже здесь. Остальное не суть важно.
— Слушай, я же вовсе не о том! Я о том, что, кажется, есть способ опять сделать тебя живым…
Отец посмотрел на Марту.
— Это — сказал он — лишь начало истории. Мы с Гиппелем и остальными нашли третий вариант. В Средигорье странные обычаи. Чем дольше мы там были, тем становилось понятнее: хотя бы поэтому, мы с ними никогда не будем жить вместе. Чужая страна, чужая земля. Можно торговать, сотрудничать, но не более того.
Он покачал головой, провел ладонью по волосам. Они у него и дальше росли, и Марта подумала: надо как-то попросить Элизу, хотя, ох, или захочет Элиза его стричь?
— В каждом селе, в каждом поселке, к которому мы попадали, у них обязательно было по особенной старой бабе. Все — седые, истлевшие, с гноем в глазах. Обычно они сидели у колодца и просто смотрели. Если погибали — весь поселок мстил, хоть бы чего это им ни стоило. Конечно, наши пытались их не трогать. Те, кто был в Средигорье давно, рассказывали разные вещи. Например, поговаривали, что старухи эти в действительности и не старухи. Что они — молодые девушки, с кожей белой, словно скорлупа первого страусового яйца, и нежной, как будто мягкая кожица под этой скорлупой. Глаза у них большие, белки ослепительно-белые, ресницы — как будто маховое перо в крыле орла. Ну и другое в том же духе. Мы, понятное дело, понимали, что деды смеются над нами, салагами, и все равно звучало это поразительно.
Марта обернулась. Трое парней притормозили у забора, один разломал палку на два — это оказался тубус — и вытянул сверток. Они начали клеить объявление прямо на забор — один держал, второй мазал, третий воровато озирался.
— Потом — сказал отец — мы отступали через один поселок. То есть, сначала мы наступали и шли как раз сквозь него, а потом уже возвращались. И Гиппель услышал плач. Там остались дети, брат и сестра, в подвале, родители успели спрятать. Это было бессмысленно, де Фиссер всех нас тысячу раз проклял — и себя самого, что связался с такими сопляками — но именно он приказал: детей спасти из-под обломков, взять с собой, накормить и напоить. Кое-кто был против: Кабан, например, говорил, что их подберут свои — местные из банды «Худых гулей» как раз шли за нами. Но детей мы все-таки забрали. А минут за семь после того, как де Фиссер отвел нас оттуда, по поселку ударили из «соловушек».