— Откуда вы знаете?!
Госпожа Лиза покачала головой:
— Ты всматривалась в ведьму и теперь спрашиваешь, откуда она знает о тебе то или другое? Не ошиблась ли я в тебе, милочка? Но хватит. Поговорим о твоем отце. Ты до сих пор хочешь его оживить?
— А вы бы не хотели?
— Ты хочешь его оживить?
Марта открыла было рот, но так ничего и не сказала.
Вспомнила то, о чем вчера рассказывал отец. И как он держал нож.
Госпожа Лиза улыбнулась:
— Вот видишь, это не настолько уж сложно: подумать до того, как сказать. Надеюсь, ты это запомнишь. Потому что мы подходим ко второй части нашей беседы. К тому, о чем ты хотела узнать, и о чем захотят узнать другие. И до того, что они предложат тебе взамен. Потому что, видишь ли, милочка…
— Тр-р-р-р-бом, тр-р-р-р-бом!.
— Это не колокол — догадалась Марта.
— Не отвлекайся! Мы и так потратили слишком много времен. У меня его вдоволь, у тебя — нет. Хватит искать то, что было у тебя под самим носом — подумай лучше о том, для чего тебе это нужно. И когда к тебе придут и предложат…
— Тр-р-р-р-бом! — настойчиво сказала мобилка.
И Марта проснулась.
Некоторое время она лежала на кровати, тупо смотрела в потолок и спрашивала себя, что же хотела сказать прабабка Чистюли.
А потом подумала: к черту, завтра поеду и спрошу, нашла чем себе голову забивать!
Она схватила мобилку, чтобы окончательно вырубить все, даже виброрежим. Народ напрочь охренел, рассылает спам уже по ночам. Ну, что у нас там — «такси тяни-толкай всегда и в любые ебеня» или «бесплатная пицца из Терновых Валов при заказе от трех тысяч»?
«Ты как, в порядке«? — писал Виктор. И еще: «Только что сообщили в новостях: Штоца объявили в розыск. Будь осторожнее, что-то происходит. Что-то очень дрянное». А потом: «В ленте пишут: были обыски, судя по всему — кто-то навел. Изымают к-ти».
Она набрала: «Спишь»? — отправила.
И он почти сразу перезвонил.
— У тебя все в порядке? — спросил встревоженным голосом — только вернулся в город, а тут такие новости.
— Они сегодня всех проверяли на въезде-выезде — Марта села на кровати, подоткнула подушку — С собаками. И кажется, там все очень серьезно.
— Ну, значит, тогда хорошо, что я приехал ни с чем! — она прямо видела, как он улыбается. Вот же: никогда не падает духом и не сдается. И откуда он такой взялся! — Похоже, там уже кто-то побывал, совсем недавно. И если учесть нынешние обыски…
— Только не говори, что все прекращаешь, или отстраняешь меня — типа я мелкая и ты не хочешь меня подставлять.
— Но Марта, я и правда не хочу тебя подставлять. Ты… Я… Понимаешь, все это и так слишком неправильно.
— Если испугался или просто решил от меня избавится — так и скажи.
Запрещенный прием, она это понимала. Но какого черта!
— Речь же не о том, чтобы совсем все прекратить. Я… черт, как же мне не хватает разговоров с тобой! Но с поисками костей сделаем паузу. Ничего не говори, пожалуйста — знаешь, как мне жаль? Осталось полшага, понимаешь? Но без сырья, это как стоять на перроне, от которого минуту тому отбыл поезд. Не важно, сколько осталось — все равно не догонишь.
— Подожди.
— Нет, Марта, тут нам нет о чем говорить. Никаких поисков. Даже если ты что-то нашла в Рысянах. Марта?
Она молчала. Это же было так просто, так очевидно!
Достаточно было вспомнить об обряде вымаливания дождя — «локальный», между прочим, «обычай, не зафиксированный в других населенных пунктах региона». Если долго не было дождя, жители Рысян шли на кладбище. И нарезали круги вокруг руин тамошней церковки. Что они при этом пели, Баумгертнер? Правильно, песню-мольбу о слезах — то есть о дожде — которые вымаливали, заметь, у глаз бессонных — то есть у глаз, не закрывающихся. Потому что это никакие не глаза — а глазницы, дурында! Гла-зни-цы!
Где-то там упал дракон. Рассыпался, нырнул в землю. Нижняя его челюсть при этом пропахала аж до поля, где ее и нашел месяц назад Чистюля. А сам череп может преспокойно оставаться на кладбище. И, наверное, остался! Например, под церковью: если местные все время у него вымаливали, он мог никуда и не уйти.
Отсюда и крапива эта едкая. И почти полное отсутствие живности.
И те слова госпожа Лизы — о костях, которые все это время были у Марты под носом. Конечно — под носом, она же стояла на кладбище, и ничего не почувствовала, думала только о маме.