- Правда. Это точно он. – Встряла Стася, по-прежнему стоявшая в дверях. – Мне бабка Неонила говорила, что тут не обошлось без колдовства. А кому еще колдовать, как не ему? Нет, это точно он, Егор Петрович.
- Опять ваши домыслы! – Егор даже начал просыпаться. – Ну, на кой ты сдалась Неждану?
- Как же, Егорушка, - затараторила бабка, - да нешто им, колдунам, повод какой нужен? Им главное – порчу навести на человека, а что за человек, неважно. Ты же слыхал про неждановых работничков? (Егор невольно вздрогнул) Это они его заставляют пакости разные делать. А если он отказывается, мучают его страшно: кусают, бьют, на кусочки рвут.
Егор задумался:
- А доказательства-то у тебя есть?
- Да какие же тут доказательства, Егор Петрович, - не выдержала опять Стася, - неужто и так не видно!
- Вот что, - стрельнул в нее взглядом проснувшийся наконец хозяин, - иди лучше завтрак накрывай. Да Полине скажи, чтоб одеваться принесла. А ты, Бабаня, иди-ка домой. Я… Ну, не знаю я, что тебе сказать. Может, и Неждан это, а может, и кто другой. Да и какая тебе разница в конце концов! Сарая-то уже нет.
Тут в комнату вошла Егорова горничная, Полина, неся его одежду, и бабке пришлось ретироваться.
Полина появилась в доме Егора через несколько недель после Стаси. Собственно, Стася и привела ее, когда Егор понял, что та не сможет одна справляться со всеми делами. Девушки были из одной деревни и, когда Егор в разговоре со Стасей закинул удочку насчет того, нет ли у Стаси на примете кого-нибудь на роль горничной, та, не раздумывая, ответила: «Есть». Через несколько дней Полина переселилась в соседнюю со Стасей комнату.
Внешне, да и внутренне, Полина представляла собой полную противоположность Стаси. Была она худа и молчалива. В доме ее было не слышно, не видно. Она спокойно, без суеты и лишних вопросов делала свою работу, тихо появляясь по зову хозяина и так же тихо исчезая, когда в ней не было необходимости. Рассказывая о ней хозяину, Стася, которая обычно знала все обо всех, как ни странно, не могла сообщить ничего толкового. Полина жила в их деревне всего несколько лет, занимая самый маленький, самый плохонький домик. Откуда она пришла, были ли у нее родные – никто не знал. Замуж ее не брали, так как была она бедна, как церковная мышь. Но она никогда не жаловалась – был у нее небольшой огород, им и жила. И, вероятно, прожила бы так еще много лет, если бы не случилось несчастье: зимой, не выдержав обильных снегопадов, рухнула крыша ее избушки. Полина, которая, по счастью, в тот момент находилась вне дома, осталась без крова – ремонтировать старый полусгнивший домишко не имело смысла, о строительстве нового, конечно, не было и речи. Всю весну она мыкалась по чужим углам, а в начале лета к ней пришло спасение в лице Стаси, предложившей ей работу.
После того, как Бабаня несолоно хлебавши покинула Егоров дом, он сменил халат на один из тех дорогих костюмов, которых у него было теперь великое множество, и уселся завтракать.
На вкусные запахи немедленно явился четвертый, и последний, обитатель дома, о котором до сих пор не было сказано ни слова. Спешу исправить эту вопиющую несправедливость, хоть это опять затормозит и без того затянутое повествование, но упустить из виду такую архиинтересную личность просто непозволительно.
Личность эта пришла к Егору сразу после того, как тот вселился в новый дом. Была личность очень худой, голодной и невероятно гордой. При себе на момент знакомства со своим будущим хозяином из имущества личность имела только огромные умные глаза и тощий длинный хвост. На Егоров вопрос: «Ты чей, котик?» животное презрительно оглядело помещение, как бы говоря: «Не идеал, конечно, но на первое время сойдет». От молока кот отказываться не стал и, облизывая свои длиннющие усы, сытый и умиротворенный, молча сказал Егору: «Знаешь, парень, ты как хочешь, а я поживу тут недельку-другую. Меня, в принципе, все устраивает. Ну, и ты можешь здесь остаться, я не возражаю».
Кот оказался на редкость умным и ласковым. Кличку ему так и не придумали, и он откликался на все, чем его ни называли. Егор звал его то «Кот», то «Животное», то «Зверь», иногда «Скотина», а иногда и вовсе «Эй, ты, где ты там?». Насмешница Стася перепробовала на нем все клички, которые пришли ей на ум – от Бобика до Буренки – и перешла на неодушевленные предметы: Ухват, Самовар, Папироса – кот готов был быть чем угодно, особенно, когда дело касалось еды. А уж в этом ему не было равных – он готов был есть в любое время суток, в любом месте и за один присест съедал столько, что Стася только диву давалась: «И куда в тебя лезет, обжора ты эдакий? Скоро, наверное, до слона дорастешь!» (А сама, знай, подкладывала ему кусочки получше.) До слона кот не дорос, но брюхо отъел изрядное – прежнего тощего заморыша было не узнать. Только хвост остался таким же тощим, как и был.