– Давай по порядку, – одними губами прошептал Виктор Ильич и медленно убрал от листов занесённую руку. Снова откатился, следя за столом. Встал и бесшумно покинул кабинет-студию. Где-то в подсознании зиждилась надежда, что, вернувшись, он не обнаружит погорелую бумагу, что это – галлюцинация. Ведь он, в конце концов, не прикасался, не осязал листы-подкидыши, так почему им не быть плодом воспаленной фантазии!
Спустившись в квартирку, Виктор Ильич перерыл корреспонденцию, счета, документы. Добрался до старых газет с занимательными статьями, которые, как и письмо, притащил в музей, чтобы почитать на досуге, но до них и тут не добрался, и только в подшивке журнала «Офицеры» за прошлый год отыскал искомое. Он открыл конверт и выудил сложенный втрое лист бумаги. Подошёл к свету, вгляделся в убористые слова. Конечно же, он помнил почерк Кошмарного Принца: его трудно изменить… Но легко подделать. Виктор Ильич нервозно отмахнулся. Уж в чём в чём, а в подлинности данного письма нет сомнения. «А мог ли он заставить кого-то написать письмо под диктовку?» – снова подкинуло подсознание.
– Да я же помню его почерк со школы! Что за бред в башку лезет! – психанул смотритель и с остервенением отшвырнул письмо. Почерк письма не имел даже отдаленного сходства с каллиграфически правильными округлостями букв, которым «писал» Виктор Ильич. И сомнение в подлинности почерка в письме против желания и здравого смысла закралось в смятенную последними происшествиями душу смотрителя.
Он позвонил Надежде Олеговне.
– Алло? – услышал Виктор Ильич заспанный и родной голос. Сердце сжалось: он её разбудил. Олух!
– Это я, – сказал он и представил, как она вскакивает на кровати.
– Витя? Что стряслось?!
– Стряслось. Извини, не дождался утра. Я олух!
– Хватит молоть чушь, Виктор! Говори.
– Скажи, где находятся рукописи твоего сына… те, что он писал авторучкой? Мне важно их увидеть.
– Их нет…
– Как нет?
– Так! У него был пунктик: перенеся текст в компьютер, он устраивал из рукописи костёр… и радовался этому, как ребёнок.
– Господи…
– Объясни мне, что всё-таки происходит?.. Ты продолжаешь писать новый роман?
– Я не могу по телефону… Неужели у тебя ничего нет?!
– Нет. Хотя постой… у меня где-то есть рассказ… ксерокопированный. Володя однажды втихаря снял копию на память.
– Скинь мне на почту! – воскликнул Виктор Ильич.
– Я тебе его привезу.
– В смысле, ты мне его привезёшь? – не понял Виктор Ильич.
– Первым же рейсом.
– Надя…
– Не спорь, Витя! Я имею право знать, что там у тебя происходит… Как-никак Саша мой сын!
Да, и сын оставил родителям чёртову уйму денег, которую они не тратили попусту. Организовали фонд помощи детям с сердечно-сосудистыми заболеваниями; помогли в реставрации храма в одном из захолустных сёл (порыв как будто бы понятен, но почему выбор пал именно на эту церквушку, Виктор Ильич не выяснял, не лез в душу); ежегодно проводили литературные конкурсы для молодых авторов; построили музей имени своего сына… Похоже, он здорово Клиновых напугал своим прилётом, раз она теперь решила сама всё бросить и прилететь. А ведь Надя не очень жаловала самолёты. Виктор Ильич не хотел спорить. Мог бы, но не хотел.
– Хорошо. Только не забудь рассказ.
Виктор Ильич захотел выпить «валокордина», но, вспомнив о фармакологических свойствах (в частности: о гипнотическом эффекте), передумал. Лучше трезво оценивать ситуацию, чем под лёгким кайфом и с убийственно заторможенным спокойствием. И слово «убийственным» – не фабула, а самая что ни на есть возможная развязка всей этой треклятой истории. Кто знает, на что ещё способен бузиновый стол, при условии, что дело в нём. А вот сто граммов водки пошли бы впрок… Где только взять среди ночи?
Смотритель вернулся в кабинет-студию.
Три обгоревших листка по-прежнему лежали по правую сторону от центра стола. Если это действительно галлюцинация, то неправдоподобно затянувшаяся. Оторопь сковала ноги, и приблизиться к столу мужчина, успевший юнцом нюхнуть пороха войны, не в силах был себя заставить. Не знал, что делать. Ночное время сжимало свою пружину, поджидая момент максимального напряжения, чтобы разжать её и выстрелить в небо солнечным диском, дать миру очередной день. Всё естество Виктора Ильича противилось желанию сесть за стол, за поганое бузиновое проклятье. А стол манил… манил, отзываясь в самой-самой глубине души тонким звуком забытой кувиклы. И звук тот отчего-то не прибавлял спокойствия: немузыкальный он был, ничего общего с русской флейтой.