Григорий оторопел. Казалось, из груди его вышел весь воздух. Он пытался осмыслить содеянное, когда сверху услышал Сашкин голос:
— Гриша, а ты… Ты чего?
— А-а, ты чего?
— Ты его… совсем.
— Н-не знаю.
— Совсем. Надо… это… доложить.
— А что будет? Ты сходи, доложи.
Скоро пришел командир взвода, внимательно оглядел убитого и Григория, уже пришедшего в себя.
— Чего ж ты так, весь рожок выпустил? Ты же в переделках бывал…
— Ну вот… Он из щели вылез, я и…
— Понятно. Как же иначе. Секунду проворонил бы — и тю-тю Михеев… Вот что, забери его документы и сдай в штаб. Понял?
— Да…
Вспоминая в госпитальной палате свою автоматную очередь, окровавленную солдатскую книжку немца, он подумал о себе: смерть была так близка. Выходило: он или я… Он или я… А когда успокоился от воспоминаний, подумал, что эту историю может спокойно рассказать старому доктору и Кате, кому угодно, хоть всему свету…
Доктор Бережанский подробно передал старшему лейтенанту Румянову сталинградскую историю Михеева. Особист выслушал ее внимательно и задумался. Человек, в войну не побывавший на фронте, не испытавший ни обстрела, ни бомбежки, вдруг представил себе то, что случилось с Бездоком там, под Сталинградом, на дне оврага. Он словно воочию увидел немца с автоматом в руке, готового выстрелить мгновенно. Румянов хоть и отдаленно почувствовал это роковое противостояние. Жизнь и смерть разделяли секунды, доли секунд… Нет, ничего подобного он, Женя Румянов, даже со стороны не видел, не испытал. Ему хотелось подробно расспросить Бездока о том, что почувствовал он там, в овраге… Но от этого желания отказался, вспомнив, что Григорию Михееву он еще недавно бросил с досадой: «Здоровенный мордоворот» — и еще что-то злое и обидное.
К Михееву он не пошел, а поспешил к своему начальнику. Теперь он может сообщить точные сведения о воинской части, в которой служил и воевал человек без документов. Румянов быстро составил донесение и отправился в штаб округа, полагая, что свою задачу успешно выполнил. Однако реакция немногословного латыша была странной…
— Да, да… Случай в овраге… м-мм… незаурядный. — И тотчас спросил: — Стало быть, недавний человек без имени служил в стрелковом полку? Просто в полку?
— Да, выходит, что так.
— Ладно, спасибо за оперативную информацию. Вы свободны.
Румянов ушел от своего начальника с чувством недоумения, не подозревая, что его сообщение имело неожиданные последствия.
Глава четырнадцатая
ПИФАГОРОВЫ ШТАНЫ
— Что-то вы пригорюнились, Григорий Михайлович, — спросил Михеева доктор Бережанский. — Недавно боевые подвиги вспоминали и вдруг головушку повесили. Верно, гложут вас треклятые фантомные боли?
— Угадали, Соломон Львович, они, проклятые, покоя не дают.
— Ясное дело: весна подступила. Едва сугробы осели, ручейки побежали, а фантомные тут как тут. Человек — животное чуткое, на себе испытал.
— Да вроде вас жареный петух не клевал, ни пули, ни осколки не доставали?
— Этого не случалось, а вот болезни разнообразные перенес от А до Я.
— Как это понимать?
— Шутка такая профессиональная, докторская имеется: от А до Я значит от астмы до язвы… Покой вам нужен, Григорий Михайлович, в кроватку и обезболивающее…
Странное дело: фантомные боли, возникшие в предплечье, которого вовсе не было, снова подталкивали ранбольного Михеева к воспоминаниям о минувших боях. И не только потому, что не отвяжется от особиста, который настойчиво требует быстрее, как можно быстрее сообщить о всех боевых действиях, в которых он, Михеев, участвовал, но и потому, что самому Григорию хотелось восстановить все, что с ним на фронте происходило. А были пробелы. Григорий так и не определил, когда именно ударил его ножом финский солдат? Неясно, да и почему он с товарищами вроде бы занимался не своим делом, лес прочесывал? Разве не иные задачи у десантников и диверсантов?
И вот, страдая от фантомных болей, он сам вел свое расследование. Что-то важное еще до «кукушки», до финского ножа? И когда это было? Конечно, не под Брянском, когда с напарником наводили на цель наши самолеты, не под Сталинградом, где чуть было не расстался с жизнью, а позже, конечно, позже. В сорок третьем, именно тогда. В феврале или марте, на исходе зимы…