Отец с улыбкой говорил: «Ох и дотошный этот красный латышский стрелок. Всякое слово растолкует. И каждый грамм сочтет»…
Наверное, и полковник из контрразведки такой же дотошный человек.
— У меня к вам вопросы довольно простые, но для меня важные. Скажите, пожалуйста, вы точно помните, где и когда проходила ваша последняя операция по розыску немецких танков?
— «Тигров»? — переспросил Григорий.
— Да, но и о дальнейшем передвижении. Сначала о первом…
— Точно не могу сказать. В Брянской области и на Украине… Мы ведь передвигались… И в начале операции и потом.
— Не ошибаетесь? Хотелось бы поточнее. Могли вы действовать в районе Днепра… И даже за Днепром? И когда все это происходило? Полагаю, осенью. В октябре или позднее. Может, в начале ноября?
— Нет, нет… В сентябре только, даже в начале месяца. Тепло было и зелено…
— В тех местах и в октябре не холодно.
— Нет, пораньше, — Григорий заколебался, и как-то сразу заболела голова, мучительно заныла. Конечно, мог он и ошибиться после такой долгой-долгой потери памяти.
Полковник заметил его состояние, сказал:
— Подумайте, а я покурю. А курю я долго, у меня трубка: пока заправишь ее, время пройдет… А вы отдохните и еще повспоминайте.
И снова Григорий мысленно проходил свой путь с товарищами по осенней земле. И снова утверждался, что то была земля осени. Сентябрь, ну, может, начало октября. Не позже.
Вошел полковник, спросил:
— Что, надумали?
— Сентябрь. Не позже. И у Днепра мы не были.
— Ну что ж, ясно. Вопросов больше нет. Желаю быстрейшего выздоровления.
Когда особист ушел, Григорий подумал: «Вот у него вопросов нет, как он сказал, а у меня появились. Почему спрашивает именно меня? Я ведь со своим однополчанами давно расстался. Не по своей воле: еще при взрыве этого проклятого дзота надолго потерял память. Собирал по крупицам. Так чего же спрашивать у меня? Отправляйтесь к нашим десантникам и спрашивайте, какой был месяц, когда «тигров» искали…»
Шли дни за днями, и в жизни Михеева ничего не происходило. Продолжалось обычное лечение. Медики извлекали из его тела осколки металла, которым, казалось, не будет конца. Медленно заживали раны. Мучили, хотя и реже, фантомные боли в несуществующем предплечье. Но больше его никто не спрашивал о прошедших боях и десантах. Ни старший лейтенант Румянов, никто из «смершевцев» к нему даже не заходил. Теперь не надо было тревожить себя воспоминаниями, мучительными и горькими, жить двойной жизнью, что-то секретить, недоговаривать. Вроде бы все стало ясным… Но чего-то не хватало. Появилось какое-то новое беспокойство. Зачем все-таки особисты настойчиво задавали вопросы: когда ты был в последней боевой операции? Где именно тебя ранили? Где и когда? Где и когда? И почему это так важно? Был ли у Днепра или за Днепром?
О своем недоумении он рассказал доктору Бережанскому. Тот выслушал его внимательно и усмехнулся:
— Вы уж, Григорий Михайлович, привыкли к расспросам и допросам. Вот и беспокойно без них… Но ничего, привыкнете, к хорошему скоро привыкают… Думайте о доме. Выписка скоро… Очень скоро!
Глава двадцатая
ВОЗВРАЩЕНИЕ
…И даже много, много лет спустя я, давно уже не Бездок, а Григорий Михайлович Михеев, с досадой и горечью вспоминал, что моя выписка из уральского госпиталя была поспешной, суетливой. Даже с доктором Бережанским и с Катей попрощался впопыхах, а старого художника, учившего меня рисовать левой рукой незамысловатые картинки, так и не повидал. Неплохо бы встретиться и со старшим лейтенантом Румяновым, спросить, почему ко мне одному из подразделения десантников был проявлен такой пристальный интерес. Впрочем, вряд ли бы он ответил на этот вопрос.
Мое прощание прошло в такой сумятице еще и потому, что получить обмундирование оказалось совсем не просто, хотя одежда и обувь полагались немудрящие. Бог весть какого срока. Затруднения вызывали мой двухметровый рост и обувь, как говорят, сорок последнего размера. На вещевом складе со мной изрядно помучились, пока добыли шинель, увы, доходившую мне до колен, а обувь отыскали только на гарнизонном складе. То были американские ботинки, полученные по ленд-лизу. Даже мне они оказались велики. Наверное, союзники полагали, что в России найдется немало гигантов. Эти хлопоты схарчили мое прощание и надолго оставили чувство досады и горечи за неотданную благодарность хорошим людям.