На следующий день, когда Азизов, сдав наряд, присоединился к сослуживцам за ужином, он опять увидел своего комбата. Проходя между рядами столов, он внимательно глядел на то, что было подано, и проверял, равномерно ли делилась еда между солдатами. «Стариков» в тот день будто подменили: каждый старался как можно тише и незаметнее сидеть за столом, никто не отнимал еду у молодых. Сам Звягинцев, многократно подходя к столу, контролировал порции солдат.
– Где твой белый хлеб, Кузьмин? – спросил он вдруг у Кузьмы. Кузьма растерялся, побледнел, пробормотал что-то невнятное:
– Даа… здесь, – стал он искать кусок белого хлеба на столе, но не нашел.
Кузьма, не привыкший есть белый хлеб – достояние «стариков», не рвался даже овладеть таким куском. Капитан прошел вдоль стола и обнаружил у другого «шнурка» лишний кусок.
– Почему ты взял его хлеб? – спросил капитан у Бердыева.
Бердыев в отличие от Кузьмы покраснел и сказал, что два белых куска лежали перед ним на столе.
– Каждому положено по куску белого и черного хлеба, — повторил комбат. – Теперь вы поняли? – обратился он на этот раз ко всем солдатам, сидящим за столом.
– Так точно, товарищ капитан! – ответили все хором.
Потом капитан подошел к другому столу, за которым сидели преимущественно «старики».
– Почему вы не объясняете, товарищи старослужащие, своим молодым товарищам, кому и сколько пайков положено?
За столом стояла полная тишина. Капитан покраснел и закричал:
– Вы забыли, какими сами были в первые месяцы службы? Если увижу, что кто- нибудь из вас отбирает паек у молодых, то… я знаю, что с ним сделаю… Старшинам батарей разъяснить своим подчиненным, сколько каждому положено солдатского пайка за завтра-ком, обедом и ужином!
Потом капитан подошел к окну раздачи пищи и окликнул повара:
— Алимжанов, ко мне!
Алимжанов подошел к комбату с другой стороны окошка.
— У Вас имеются списки солдатского рациона на каждый прием пищи?
— Так тошна, тавариж капитан, – ответил повар, – имеит.
— Принести их мне! – приказал капитан.
Алимжанов вернулся через несколько минут и передал Звягинцеву несколько листков бумаги.
— Все, спасибо, – поблагодарил капитан. – Можете идти.
Капитан подошел к Лемченко и передал ему эти листки:
— Читать сразу после ужина вместе с сержантом Прокопенко, с младшим сержантом Михайловым и разъяснять подчиненным! Об исполнении доложить!
Встав из-за стола, сержант Лемченко взял листки и отчеканил:
— Есть, товарищ капитан.
— Садитесь, – коротко сказал капитан и отошел от этого стола.
Младший сержант Михайлов был старшиной взвода телефонистов, он оказался в этот день случайно во время ужина в столовой и должен был разъяснить теперь своим подчиненным норму солдатских порций.
В тот вечер Азизов первый раз за время дивизионной службы смог хорошо поесть, не считая, конечно, дней, проведенных на кухне, когда хоть и тайком, но перепадала то рыбка, то кусочек мяса. Он был благодарен капитану. Может, теперь все пойдет по-другому? Каждый будет есть сколько положено по норме? Только вот будут ли старослужащие это в самом деле соблюдать? У Азизова появилась надежда на то, что, может, его комбат теперь будет следить еще и за тем, чтобы молодых солдат не обижали, не били и не заставляли выполнять за других всю грязную работу.
Утром, после физзарядки, Азизов по выработавшейся привычке опять начал после своей постели убирать постель старослужащих. Вдруг он обратил внимание на то, что кроме него никто из молодых этого не делал. И лишь теперь он увидел капитана Звягинцева, который сидел на табуретке между рядами коек. Комбат внимательно следил за Азизовым.
Один из старослужащих, чью постель он в это время убирал, сам остановил его и движением руки отодвинул от кровати.
– Ну что ж, Азизов, приходите ко мне и убирайте и мою постель по утрам, – сказал Звягинцев.
Азизов растерялся, огляделся, увидел, что старослужащие стараются как можно аккуратнее заправить свои постели. Будто и в самом деле никто никогда не заставлял его заниматься этим, словно это была его собственная инициатива. Комбат больше не сказал ни слова; продолжая сидеть на табуретке, он наблюдал за солдатами. Азизову больше нечего было делать в казарме; он уже убрал свою постель и поэтому мог бы уже идти готовиться к утреннему осмотру: почистить сапоги, бляху, пришить постиранный вчера подворотничок.
Кстати, старшина выдал ему другую обувь – не новую, конечно, как и предупредил Звягинцев. Причем ботинок у старшины не нашлось, и он предложил ему выбрать сапоги. Они были тоже не ахти, к тому же от разных пар. Отличались они и по цвету, и даже слегка по фасону: носок одного был уже другого, поэтому один казался меньше другого. К тому же подошва первого была тоньше, чем у второго. Вот и начал ходить Азизов в этих сапогах, чуть припадая на бок, и теперь создавалось впечатление, будто он опять начал хромать на одну ногу. Азизов выглядел совсем иначе по сравнению с тем, каким он появился в дивизионе – молодцеватый подтянутый прежде он являл теперь довольно жалкое зрелище. Сапоги и бляху ремня здесь заставляли чистить перед утренним осмотром, как уже было сказано, проверяли также свежесть подворотничка. А вот на то, в каком состоянии солдатская одежда, мало кто обращал внимание. Стирать ее Азизов почти перестал, в бане мылся тоже редко. В первый раз, когда он оказался в бане вместе с Касымовым и Грековским, ему здорово досталось. Там его вместе с другими молодыми солдатами заставили стирать одежду «стариков», а после этого их еще по обыкновению и избили. Касымов бил по своему любимому методу: заставляя стоять, не двигаясь, и не давая защищать себя руками, бил кулаком в солнечное сплетение, от чего все молодые сгибались, кричали, а некоторые, особенно Кузьмин, который тоже к своему несчастью оказался в тот день в бане, плакали. В тот день их били еще наполненными водой железными тазиками по голове; будто что-то очень тяжелое падало на голову, а защищаться было нельзя. Избиения голыми в бане прибавляли горечи и обиды еще больше, чем это происходило на улице или в помещении, из-за полной незащищенности. Это выглядело как-то особенно унизительно. После того случая ему расхотелось ходить на эти общие помывки. А избиений и без бани хватало.
Каждый день Азизов надеялся, что, может, сегодня обойдется. Только это никак не удавалось; хоть один пинок и одну пощечину в день он получал обязательно.
Его били все, даже те, про которых молодые говорили, что они «не бьют». Но больше всех доставалось все-таки от Касымова и Доктора, да еще от Алимжанова. Грековский и Прокопенко тоже не сильно отставали от своих «коллег». Особенно после того, как им надоело слушать его болтовню на «французском».
Только с ребятами своего призыва и с теми, кто прослужил больше него на полгода, Азизов старался держаться наравне, не допуская, чтобы кто-то из них брал над ним верх. Ему даже казалось, что его «братья по несчастью», относились к нему хорошо. Очень часто приходилось вместе выполнять работу за «дедов» на кухне или в казарме. Основную работу на самой позиции приходилось делать тоже солдатам последнего призыва вместе с теми, кто прослужил уже больше полугода. И те и другие были гонимы, кроме некоторых «неприкосно-венных» из числа вторых. Среди самых молодых подобных не было. «Неприкосновенными» в основном были те, кто имел уже звание сержанта или же сумел показать какие-то выдаю-щиеся способности. А кое-кто из них имел еще земляка среди старослужащих. Они обща-лись больше со «стариками» и иногда тоже обижали «шнурков». Солдат призыва Азизова их поведение очень злило, поскольку, по их понятиям, оно противоречило сложившимся нормам.
Через несколько месяцев — после увольнения «дедов» – в дивизионе должны были оставаться только четверо «черпаков», прослуживших год. Это были Доктор, повар Алимжанов и два водителя – Жакубов и Меретов. Если в ближайшие месяцы должны были уйти на гражданку девятнадцать человек, то в дивизионе оставались одиннадцать «шнурков», десять «молодых», и всего четверо «черпаков». При таком соотношении сил положение «черпаков» должно было быть незавидным. Управлять дивизионом было бы им трудно, как бы они ни ссылались на железную иерархию в дивизионе, зависящую от отбытого срока. Тут был возможен союз с «молодыми» — полугодками, чтобы править дивизионом и держать остальных в подчинении.