Это вызвало громкий смех у солдат и офицеров. Теперь, наверно, на него стали бы все пальцем показывать, начни Азизов служить в полку. Может, командир сделал это для того, чтобы выбить у него охоту вернуться в полк?
За все это время, пока Азизов сидел на гауптвахте полка, ничего существенного с ним не произошло. Солдаты, несущие караульную службу, не были грубы, тем более, если узнавали, что он прослужил уже почти год. А иногда попадались среди них земляки, которые всячески старались ублажить его: давали больше еды, отдавали шинель, чтобы он мог укрываться на нарах и спать уютнее. Иногда даже давали две шинели; одну он стелил под себя на нары, а другой укрывался. Что касается поведения сокамерников, то особых проблем с ними тоже не возникало.
За эти десять суток, что он провел здесь, к нему сажали множество солдат. Многих из них освобождали всего через день или два, некоторые задерживались дольше. Как-то к нему в камеру попал один узбек, которому оставалось служить всего несколько недель. У Азизова сложились с ним неплохие отношения, можно сказать, они даже подружились. Целыми днями они рассказывали друг другу о прелестях гражданской жизни и о том, что будут делать после демобилизации из армии. Вскоре у них появился новый соседом по камере — таджик, прослуживший меньше шести месяцев. На них, солдат последнего призыва, Азизов был зол. И увидев этого солдата, ему захотелось немного погонять его, как бы в отместку за то, что он натерпелся от солдат его призыва в дивизионе. Вначале узбек не сопротивлялся этому, даже одобрял идею Азизова воспитать молодежь. Но когда этот таджик рассказал, что он сын какого-то высокопоставленного чиновника, узбек резко изменил к нему свое отношение. Азизову было все равно, чьим сыном этот парнишка был, и он не прочь был погонять его и дальше: чтобы тот вел себя получше, пропускал вперед старших, убирал за всех со стола и мыл посуду. А если выводили работать, то молодой солдат должен был брать на себя основную нагрузку. Все так и шло, пока через пару дней молодой солдат не заявил о своем происхождении. Вряд ли он лгал: то что он был из высоких кругов, было видно по его манерам. Услышав это, узбек резко поменял свое отношение к сокамерникам. Он больше не позволял Азизову эксплуатировать новенького. Он подружился с таджиком, оставив Азизова без внимания. Парнишка начал рассказывать о своей роскошной жизни до армии, о том, где его отец работает, как они богаты. Узбек заинтересовался его рассказами, смотрел на него с завистью и начал всячески опекать молодого солдата. И, главное, сколько надежды увидел Азизов в глазах «старика», которого должны были вот-вот уволить. Может, он рассчитывал на то, что после увольнения может поехать к отцу этого парнишки, и тот поможет ему устроиться на работу. Может, он сам хотел вырваться из своего круга, построить карьеру, разбогатеть. Узбек был парень простой, необразованный, до армии работал рабочим на одном заводе. Теперь он увидел в этом юноше свой шанс на лучшую жизнь. Наверно, он уже видит себя в мечтах гостем высокопоставленного отца парнишки, общается с людьми его круга, получает хорошую работу, встречает красивых женщин, которые проявляют внимание и интерес к недавнему солдату, прошедшему школу мужества в рядах Советской Армии, просят его рассказать о подвигах. И он рассказывает о своих армейских приключениях, потом успокаивает родителей юноши, что все не так плохо, что скоро и он вернется. Мать юноши вытирает слезы, сестра его смотрит на бывшего солдата влюбленными глазами. А он в парадной форме, с полным набором знаков отличия на груди дальше рассказывает об армейской жизни. Его принимают и слушают как героя. Все от него в восторге. Отец юноши обещает всяческую поддержку и помощь, и не только с устройством на работу. Отныне он может считать себя членом их семьи. Может приходить к ним, когда хочет, уходить, когда хочет. И даже ночевать у них может, когда хочет. Он скромно сопротивляется, говорит, что дома его ждет мать, но они его не отпускают. Гостеприимный хозяин предлагает ему помощь в поступлении в институт; для него нет никаких проблем, позвонит один раз ректору, и бывшего солдата примут, может, даже без вступительных экзаменов. А институт находится прямо в этом же городе, где живет эта семья. А жить он будет у них. Армейский друг сына, который защитил его от свирепого кавказца, для них самый дорогой человек на свете, и он может пользоваться всеми благами, какие они имеют. Служанка приносит ему по утрам тапочки, по вечерам моет ему ноги. Вскоре он уже студент, ему подарили машину, чтобы он ездил на ней в институт. А дома каждый день банкеты, накрываются такие столы, что прежде ему и не снились: самое изысканное, самое дорогое, самые дорогие заграничные напитки. И к нему, бывшему солдату-сослуживцу единственного сына семьи, все относятся с почтением. Многие женщины, жены больших чиновников, хотят с ним сблизиться, строят ему глазки, приглашают на свидание. И он меняет их как перчатки. Узнав о его любовных похождениях, мать и сестра юноши на него обижаются. Потом он узнает, что они сами имеют на него виды. И вот он уже встречается с матерью юноши, когда нет дома ни мужа, ни дочери, и с сестрой, когда родителей нет дома. Вот такие картины, думал Азизов, наверное, рисовал в своем воображении молодой узбек, которому «посчастливилось» попасть в одну камеру гауптвахты с парнем не своего круга. И ради этого знакомства он так легко предал зародившуюся дружбу с Азизовым.
Так получилось, что их освободили в один день.
Самое интересное и где-то печальное, настигшее Азизова на гауптвахте, было то, что здесь он встретил Алексенко, командира технической батареи дивизиона. Алексенко посадили в одиночную камеру. Поскольку двери камер никто не закрывал, а закрывалась только дверь решетки, поставленной у входа в помещение гауптвахты, арестанты могли выходить из них, когда хотели.
Алексенко привели ночью, и Азизов проснувшись от шума, вышел из своей камеры. Алексенко сидел на коленях у решетки и выл, как попавший в ловушку волк: у него было сильно разбито одно ухо, на лице синяки и ссадины. Все это Азизов хорошо успел увидеть в ярком свете, идущем от окна караулки и от света большой лампы, висевшей на передней стене помещения для арестантов. Да это был тот самый Алексенко, к которому все солдаты дивизиона относились с уважением, как принято было говорить, за его «мужской» характер. Однажды, встретив Азизова в магазине за пределами дивизиона, он не стал сообщать об этом начальству, когда узнал, что молодой солдат покупал сигареты, самовольно покинув место службы. Он, будучи по своей должности заместителем командира дивизиона по вооружению, всегда относился к солдатам с пониманием. Алексенко имел только один, но серьезный недостаток: он был любителем выпить, и ничто не могло удержать его от этого. За это же, как рассказывали в дивизионе, он был неоднократно разжалован. Поэтому, имея такую высокую должность и много лет службы за спиной, он все еще был старшим лейтенантом. Холостой Алексенко жил вместе с другими несемейными офицерами в военном городке, большинство которых составляли молодые лейтенанты. Там же вместе с ними жил начальник штаба дивизиона, капитан Басов — угрюмый, неразговорчивый человек. И все они жили как бы в одной большой коммунальной квартире с общей кухней, ванной и туалетом. То есть в одной части этой квартиры жил Алексенко, в другой Басов, а в третьей молодые лейтенанты. И вот, когда Алексенко напивался, он начинал приставать к своим близким соседям. А больше всего к начальнику штаба. Сегодня же досталось Алексенко от Басова – тот поколотил ворвавшегося к нему пьяного офицера. Алексенко и сейчас казался не совсем трезвым, хотя после такого сильного избиения человек вроде должен был придти в себя. Алексенко продолжал сидеть на коленях у решетки и выть. Потом заплакал, проклиная все на свете и, прежде всего, свою армейскую службу.
– Зачем я – дурак, стал офицером? .. – кричал он теперь. – Зачем мне это было нужно? Я хочу инженером на заводе работать, зачем мне нужна была армия?
Здесь он очень сильно выругался в адрес всех офицеров, особенно имеющих высокие чины. Называл конкретные фамилии, среди которых Азизов успел различить Венкова, Басова и командира полка.
– Увольняйте меня из армии, я не хочу больше служить, я не могу больше!..
Тут Алексенко опять заплакал.
Азизову стало жаль офицера, который был к тому же, как он убедился на собственном примере, хорошим человеком. Он хотел бы его утешить, успокоить, сказать ему, что все будет хорошо, пусть он не переживает. Но чем он, слабый беспомощный солдат, которого еще неизвестно что ожидает, мог помочь этому офицеру, разочаровавшемуся в своем выборе, и который больше не хотел служить в армии, даже, имея высокую должность в дивизионе? Были офицеры, которые считали военную службу своим призванием и были даже счастливы. А те, которые шли в военное училище из романтических представлений и желания выглядеть героем в глазах дам, быстро разочаровывались в своей перспективе. Оставалось упрекать себя за свою недальновидность, чрезмерную романтичность. А такими бывают если не все, то очень многие юноши в восемнадцать лет. Можно ли было исправить эту ошибку, когда человек спохватывался, что не ту дорогу выбрал, когда развеивались его романтические представления о службе в армии. Рассказывали, что единожды вступив на тропу военной службы, уже невозможно было от нее отказаться. Единственное, что могло «помочь» — это какое-нибудь заболевание, которое, действительно, не давало человеку возможности служить дальше.