Оба американца, подойдя потом к советским пленным, стали что-то опять обсуждать, вроде того, что с ними теперь делать. Никто из плененных солдат кроме Захида, может, к их счастью, не понимал, что теперь решается их судьба. По ответу одного из «моджахедов» Захид понял, что они предлагают после короткого допроса расстрелять их. Старший американец задумался, еще раз внимательно посмотрел на пленных и сказал, что тех, кто тяжело ранен, лучше сразу расстрелять, а других пока оставить, с ними он будет говорить сам. Захид был ранен в плечо, осколки от гранат остались у него в одной ноге, небольшая рана от удара прикладом была под ухом. Осмотрев Захида, «моджахеды» решили его и еще и четверых солдат пока оставить в живых. А троих решили расстрелять. Их взяли за руки и за ноги, оттащили в сторону, там же застрелили и тут же закопали. Вместе с Захидом остались двое русских, один узбек и один дагестанец.
В тот день оставленным в живых развязали руки. А местный врач промыл их раны, чем-то их смазал, чем-то присыпал, а потом перевязал бинтом. Все материалы, которыми он пользовался, он вытаскивал из красивых упаковок с надписями на английском языке. Можно было догадаться, что все они были доставлены американцами. После обработки ран пленным дали чай в пиалах, потом несколько кусков хлеба и вареной курицы каждому. Сильно проголодавшиеся и обессиленные от полученных ран и потери крови солдаты с жадностью набросились на еду. «Моджахеды» смотрели на них с презрением. Казалось, они с трудом сдерживаются от желания расправиться с ними.
Ближе к ночи пленных загнали в кузов машины, там опять cвязали веревкой, уложили на пол и бросили на них несколько одеял, тоже, скорее всего, американского производства. К ним поднялись еще много «моджахедов»: видимо, они так и спали здесь в горах, в кузовах грузовиков, не устанавливая никаких палаток, чтобы в случае внезапной советской атаки можно было быстро принять боевую форму. Один из «моджахедов» встал на часах, пока они спали, потом его сменял следующий. Захид не смог уснуть всю ночь. Его угнетала мысль, что он попал в плен. Об афганском плене он слышал ужасные истории: как истязают пленных, как их избивают, пытают, чтобы развязать язык, а потом все равно убивают. Значит, выбраться отсюда живым уже никакой надежды не было. Его и других солдат ждала явная смерть. Захид, вспомнив о погибших в том ужасном бою в окружении, понял, что завидует им. Как не повезло, что он в живых остался, думал он, все больше и больше вспоминая фрагменты той битвы. Ведь он мог бы покончить с собой, у него еще было достаточно патронов, или же мог бы подняться во весь рост, и тогда «душманы» застрелили бы его. Но последняя надежда на то, что еще все же можно вырваться из окружения, заставила его и некоторых других солдат броситься в отчаянии на «душманов», стоящих поблизости. Если даже не прорвется, то погибнет – смерть или возможность выйти из окружения – только эти две возможности видел он в те последние минуты. А вот мысль о том, что он может потерять сознание, получив удар прикладом, естественно, не приходила ему в голову, а именно это и случилось. И это было самое нежелательное, самое страшное — оказаться в руках врага живым. Что же стало с другими, неужели кроме попавших в плен все погибли? Скорее всего, так оно и было. Выбраться из того пекла вряд ли кому-то удалось. Безусловно, в батальоне давно уже узнали о трагедии, постигшей их, такая ловушка была в ходу у врагов, и тем не менее они на нее попались. Там, наверное, жалеют, что послали так мало солдат на операцию и тщательно не проверили полученную информацию. За такой провал достанется, конечно, командованию батальона. Целых два взвода было уничтожено, захвачены грузовики и броневые машины, еще оружие. И еще семь солдат попали в плен, что тоже не сулило ничего хорошего. Эти солдаты ведь могли бы выдать какую-то военную тайну под угрозами, уговорами, обещаниями, наконец, пытками; рассказать о месторасположении батальона, о количестве техники, военных и прочее. Могли последовать новые потери и неудачи.
Утром, чуть посветлело, их разбудили и отвели туда же, где они находились вчера. Тут кроме «моджахедов» их уже ждали те двое, по всей вероятности, переодетых американских офицеров. По прибытии пленных старший из них отогнал от себя других «душманов», оставив возле себя только одного из них, видимо самого главного. Американец постарше велел развязать солдатам руки и жестом показал, что они могут сидеть на траве. А сам он, как и его помощник и оставшийся с ними афганец, сидел на небольшом коврике, расстеленном на ней, опираясь на подушки с цветными наволочками. В такой позе они действительно были похожи на вождей афганских племен, и все же европейские черты скрыть было невозможно.
Вначале этот американец представился, сказал, что его зовут Джозеф Берри, что он офицер американкой армии, только воинское звание не назвал. Его помощника звали Стив Блэк; оказалось, что Стив является военным переводчиком и владеет кроме афганского еще русским языком. Берри осудил войну, сказал, что он знает, что они – молодые люди ни в чем не виноваты. Их обманывает родина, посылая на войну. Очень много людей в Советском Союзе, по его словам, не могли знать правды об афганской войне. Когда американцы воевали во Вьетнаме, Советский Союз больше всех их критиковал. А столько лет уже сам воюет в Афганистане, ведя куда более бесчеловечную войну, чем американцы во Вьетнаме. Берри говорил негромко, спокойно, как бы с уважением к пленным. Через какое-то время у солдат исчез даже страх: будто они разговаривали с человеком, которого знали давно и который желал им добра. Им хотелось верить, что он не позволит «душманам» пытать их, издеваться над ними, а просто просит, чтобы они поняли свою ошибку и помогли ему.
– Ваш батальон особого секрета для нас не представляет: мы знаем, сколько людей в нем служат, сколько у вас оружия, и каково оно. И потом среди вас нет офицеров, даже сержантов, которые могли бы дать хоть какую-то важную информацию, – переводил Стив слова Берри.
Тут Берри какое-то время молчал, посмотрел еще раз внимательно на солдат и продолжил:
– Но пусть каждый из вас напишет историю своей жизни, откуда он, когда прибыл в Афганистан, что думает об этой бесчеловечной войне, –перевел Стив. Затем Берри велел ему передать солдатам еще какие-то мысли. – Пусть каждый еще напишет, какие обязанности он выполнял в батальоне, что видел за время своей службы, чем занимался, в каких операциях принимал участие. Еще все, что он знает о батальоне, о вооружении, об офицерах, о дальнейших планах, пусть все изложит на бумаге. А потом, – переведя это, Стив остановился и уставился на задумавшегося Берри. – А потом, – стал дальше переводить Стив, после того как Берри опять заговорил, – я помогу, чтобы вас всех отправили домой.
После того, как Стив перевел его последние слова, Берри воодушевленно посмотрел на солдат. Пленные, наверное, за все время с начала окружения первый раз улыбнулись. Ведь домой хотелось, жить хотелось, спастись хотелось! Значит, от всего этого можно было избавиться. Стоит ли говорить, что это было их самой большой, единственной и казалось неосуществимой мечтой. После этих слов они почувствовали себя даже счастливыми, решили, что не все потеряно и готовы были все забыть: и батальон, и убитых товарищей. Берри велел дать каждому ручку и бумагу, через несколько минут Стив принес и то, и другое. Берри дал им ровно сутки на то, чтобы написать все, о чем он просил.
Никому и в голову не пришло, что, может, не стоит это делать, ведь маячила надежда на спасение и даже на возвращение домой, а что может быть сильнее инстинкта самосохранения: все были озабочены тем, чтобы успеть к указанному сроку закончить свои объяснения.