– Скажи своему другу, пусть он делает все, что говорит сержант, не то ему не поздоровится. Если сейчас и уцелеет, его ждет расправа в казарме — совместная, от всех «дедов».
Интеллигенту после этих слов стало еще страшнее. Он хотел было подойти к товарищу и попытаться урезонить его, объяснить тщетность бунта, но не посмел. К тому же ему не давал покоя Касымов:
– А ты тоже хочэт драца? – спросил он Интеллигента, с усмешкой оглядывая его хилую несуразную фигуру.
Интеллигент ответил ему миролюбивым взглядом, пытаясь сбить агрессию «старика»:
– Нет, я не хочу драться, а зачем это и кому это вообще нужно?
Но, кажется, его слова не оказали желаемого воздействия на «деда» и даже, наоборот, вызвали у него еще больший накал ненависти. Тем временем сержант продолжал еще более настойчиво требовать от его земляка выполнения упражнения — с все более угрожающим видом. Но тот упорно отказывался. Тогда сержант надвинулся на него и начал наносить удары ногами, но, казалось, они не достигали взбунтовавшегося солдата. Тогда сержант высоко подпрыгнул и хотел нанести ему удар ногой в грудь. Но тут же сам оказался лежащим на плацу. Сержант быстро вскочил, начал выкрикивать ругательства в его адрес, а тот, похоже, отвечал ему в той же манере; но, борясь, они удалились еще дальше, поэтому различить слова с такого расстояния было трудно. Наконец сержант оставил его, поручил вести занятия дальше Касымову, а сам удалился в казарму, бросая на ходу угрозы в адрес молодого солдата. Касымов, хоть и не испытывал их больше изнуряющими упражнениями, был еще грубее, чем сержант. Голос у него был хриплый, глаза сверкали, весь его облик выказывал человека, отчаявшегося во многом за время службы. Он кричал каждую минуту на молодых солдат и успел даже пару раз пнуть кое-кого. Только земляка Интеллигента, который продолжал стоять в стороне, он будто не замечал. Объявив о завершении физзарядки, Касымов удалился в казарму, велев остальным идти умываться. Пришлось опять идти к трубе в углу двора, из которой тонкой струйкой текла вода, взяв из казармы полотенце, зубную щетку и пасту. Умывшись, все вернулись в казарму и, оставив там принадлежности для умывания, вновь отправились на плац. Теперь солдат стало больше — присоединились все еще лениво потягивающиеся «деды». Выстраивалась шеренга для утреннего осмотра. Интеллигента и его земляка опять поставили в первый ряд. Подошли офицеры, и начался утренний осмотр, который заключался в том, чтобы проверить, у кого грязный подворотничок, не почищены бляха и ботинки, и в порядке ли вообще все обмундирование. Однако офицеры задержались недолго, поручив дальнейшую проверку сержантам. К ним подошел крепкого телосложения сержант, который, как объяснил Интеллигенту стоящий рядом Кузьма, был старшиной их батареи. Он продолжил осмотр и остановился около Кузьмы.
– Что это за одежда на тебе? Что за вид? И мы молодыми были, но никто из нас так не ходил.
Кузьма виновато молчал и бормотал что-то в свое оправдание, но ничего вразумительного так и не произнес. Сержант, махнув на него рукой, пошел дальше, проверил состояние обмундирования двух вновь прибывших — Интеллигента и его земляка, и вроде остался доволен их внешним видом:
– Полк есть полк, и за внешностью следить научили, – сказал он и тут обратил внимание на новые ботинки Интеллигента. – Даже ботинки новые. У меня они похуже, – и показал рукой на свои, хорошо начищенные, но действительно не очень-то новые ботинки. – Хорошо, хорошо, – сказал он, теперь окинув взглядом земляка Интеллигента. – У нас молодые намного хуже ходят, – а потом, будто вдруг что-то вспомнив, спросил: – А за что вас из полка сюда отправили? Натворили, наверно, что-нибудь?
Интеллигент виновато улыбнулся в подтверждение им сказанного.
– А как ваша фамилия, извините? – спросил вдруг Интеллигент. Старшина батареи удивился, причем больше не самому вопросу, а тому, в какой форме был он задан.
– Ты смотри, интеллигентный какой! Никто здесь у нас так не разговаривает, скоро и ты, наверно, такие слова забудешь. Ладно, если тебе так надо, фамилия моя – Лемченко. А как твоя и твоего земляка?
– Моя фамилия – Азизов, а его – Марданов. Мы оба с Кавказа – из Азербайджана. А вы откуда?
– С Кавказа… – грустно повторил Лемченко. – Здесь были ребята с Кавказа. Нам скоро домой, а всего как три месяца от них избавились. А я сам из Подмосковья, если тебе интересно.
Когда Лемченко удалился, Кузьма вновь прошептал ему:
– Он вообще-то неплохой мужик, наш старшина батареи, бьет не так часто. А вообще-то наши «деды» кавказцев не любят. Из недавно уволенных семеро были чеченцами. Они – эти семь человек – были всего на полгода старше нынешних «дедов» по призыву, и гоняли их все полтора года, пока не уволились.
Азизов — так мы будем теперь называть нашего героя — не очень-то обратил внимание на рассказы Кузьмы. – Подумаешь чеченцы, Чечня – Северный Кавказ, а они с Южного, и расстояние между ними сотни километров. Он же не может отвечать за поступки людей, которых даже в лицо не видел. «Деды» же не дураки, должны это понимать.
Теперь Азизов искал возможность поговорить наконец-то со своим земляком, он хотел его кое в чем переубедить, в первую очередь объяснить, что не стоит вступать в спор со старослужащими. Он сумел это сказать Марданову после утреннего осмотра, но тот не согласился с ним: разве сам Азизов не видел, как сержант издевался над ними? Это же он не нормальную зарядку проводил, а специально мучил их. С чего он должен был это ему позволять? И нечего на это надеяться.
Кузьма, отведя Азизова в сторону, сказал, что сегодня ночью Марданова ждет расправа, «деды» уже готовят публичное избиение.
— А их сколько, «дедов»-то? – спросил Азизов, вновь испытывая уже знакомое невыносимое, жгучее чувство страха в глубине души.
– Всего девятнадцать. Твой земляк поднял руку на одного из них, а они такого не прощают.
– А сами они откуда? – спросил Азизов с искоркой надежды в голосе, может, удастся с кем-то из них поговорить. – А может, Марданов просто извинится перед тем сержантом – и все уладится?
– Да ты что? – посмеялся над его наивностью Кузьма. – Какое извинение, никому оно здесь не нужно. – А потом ответил на другой вопрос Интеллигента. – Девятеро с Украины, три узбека, один таджик, трое с Кубани, один москвич, а еще двое с Урала. Кузьма говорил это с гордостью, мол, вот как хорошо знает он старослужащих. – Лучше делайте то, что «деды» вам говорят. А то сначала изобьют страшно, а потом житья не дадут. А с ними еще четверо «черпаков» – прослуживших год.
Тут Кузьма рассказал ему, какие еще сословия имеются в дивизионе. Первое – «шнурки» — составляли солдаты, которые совсем недавно начали службу и должны были выполнять любую работу, слушать все указания трех других сословий. Вторая группа – «молодые», прослужившие полгода — по своему положению мало отличалось от первого, лишь в единичных случаях, при выполнении очень немногих работ его представители имели некоторые преимущества. Третий клан – «черпаки», имевшие за плечами год службы — был значительно более привилегированным. Только в том случае, если эти солдаты совсем забывались и требовали к себе чрезмерного «почтения», «деды» из четвертой, высшей касты прослуживших полтора года напоминали им, что рано задирать нос. Но это особенно не удивило Азизова, поскольку об этих сословиях он уже был наслышан в полку, хотя там его это особенно не касалось.
– А те, которые полгода прослужили, их сколько? – задал свой следующий вопрос Интеллигент.
– Тех, «молодых», восьмеро. Нас – «шнурков» было столько же, но с вами стало теперь десять человек.
– Значит, в дивизионе служат всего сорок один человек? – спросил Азизов. – Так мало?!
– Да, с вами стало теперь сорок один, – ответил Кузьма. – Да, людей здесь мало, кто-то все время находится на дежурстве. Поэтому приходится так часто идти в наряд – почти через день, один день – одна батарея, другой день – другая. А дежурившие из взвода телефонистов редко идут в наряд.
Выходило, что в отличие от полка в дивизионе не назначали наряд как наказание за нарушение; это являлось здесь частью службы, иначе некому было бы выполнить большой объем работы.
Тут к ним подошел опять старшина батареи Лемченко, велел строиться, и отправил их в столовую на завтрак. В маленькую столовую все зашли опять с шумом, толкая друг друга. Стол, за который сели новички с Кузьмой, был уже почти пуст, и на этот раз им достались только перловая каша и серый хлеб. Куски мяса и белого хлеба были опять расхватаны старослужащими, как и масло. Перловка, как всегда, была абсолютно невкусная, а серый хлеб вязкий, как мокрая земля. Он вызвал у Азизова даже тошноту. Опять покидая столовую полуголодным, он думал о том, к кому в этот раз обратиться с жалобой.