Подол длинного белого платья волочился по земле. Одежда стесняла движения Ларисы, шнуровка была слишком тугой, юбка – пышной. Никогда ещё у девушки не было такого красивого платья. Кружево, жемчуг… Поверх платья Лариса надела красную бархатную накидку, даже более яркую, чем её волосы. Она походила на барышню или на принцессу, а не на комиссара. Вот бы Эдуард её увидел! Понравилась бы она ему? Или нет? Ах, что же это она?! Почему стала такой слабой, такой предсказуемой? Почему позволила ему себя ранить?
Десятки рисунков, а зеркала всё не исчезали. Что Лариса делала неправильно? Всё-таки она не знала, чего хотела. Зеркала, ряды зеркал, которым не было конца. Чужие страхи, разочарования, обиды, несбывшиеся мечты. Повсюду. Ей с ними не справиться, они будут существовать, пока живут люди. Ей и самой было страшно. До дрожи. Одной, в незнакомом мире, среди врагов. Она разбивала зеркала, опрокидывала их, разбрасывала осколки, топтала их ногами, чертыхалась, а зеркала возникали снова, и снова. Окружали её, заточали в ловушку, их становилось все больше и больше, и, наконец, Лариса сдалась. Опустилась на колени, позабыв о красивом платье, зарылась пальцами в снег. Устала! Как же она устала! Кругом зеркала. И вместо своего отражения Лариса видела бледное лицо Арсения, синие глаза, рыжие взлохмаченные волосы. Таким она запомнила брата. Запомнила его сломленным, уставшим, испуганным. Это она его напугала, это она разрушила жизнь тех несчастных, это она предала Эдуарда. Предала.
Лариса Яковлева не терпела слабости, ни свои, ни чужие, пыталась их вытравить, искоренить. Но вот её слабость обрела материальную форму. Кругом зеркала. Она дотрагивалась израненными пальцами до гладкой стеклянной поверхности. Лицо Эдуарда такое спокойное, ласковое, уголки губ подняты вверх, у глаз проступили мелкие морщинки (как и всегда, когда он улыбался). Её руки в белых перчатках на его плечах, тогда она ужасно волновалась, смущалась. Ларисе казалось, что руководить, принимать решения, стрелять, рисковать, сражаться было легче, чем открыться, доверить свои страхи, тайны и надежды, признаться, быть мягче, показать, что она его любит, что она хочет сделать его счастливым. А Эдуард кружил её, кружил…
Лариса рисовала, положив листы на колени, хотела вернуться в то счастливое время, она забыла, что никто не может изменить прошлое. Забыла. Устала. Отчаялась. Она разбросала листы в разные стороны, старалась избавиться от них, закрыла озябшими руками лицо, только бы не видеть проклятые зеркала. Почему слёзы не текли? И они подвели Ларису в ту страшную минуту. Глубоко вздохнув, она подняла глаза к мрачному небу, запрокинула голову, и снег, ложась на щёки девушки, мгновенно таял.
Небытие – мир фантазий и грёз, выдуманный мир. Прекрасный и страшный, в нём было всё, что только могло создать человеческое воображение. Но не было ответов, вторых шансов, новых возможностей. Чтобы что-то изменить, нужно действовать, бороться, прилагать усилия. Сказочный мир – лишь иллюзия, понятная только творцам. А Лариса хотела быть человеком, желала быть полезной родной стране, своей партии, мечтала быть любимой и старалась любить. Но не мечты определяли людей, а их поступки. Можно сколько угодно грезить, но ничего не произойдёт, не изменится. Это в Небытии всё легко и просто, но жить нужно в реальном мире. В её мире. С Эдуардом.
Лариса более не верила, что магия сможет ему помочь, значит, нужно было срочно менять план.
***
– Мне удалось связаться с Аделаидой, – обрадовал Тату и Виктора Меньшиков. Они и не надеялись, что Павел Юрьевич согласится помочь. Он боялся всего связанного с Миром, Которого Нет, и, тем не менее, рискнул собой, желая узнать хоть что-нибудь о судьбе Эдуарда. – Все напуганы. Создатель запугивает творцов, насылает чудовищ, а бедняги и без того не знают, куда податься. Некоторые двери до сих пор открыты, но каратели не позволяют никому покидать пределы Небытия. Эдуард Андреевич опасается, что обезумевшие от страха творцы хлынут в наш мир и устроят здесь самую настоящую вакханалию. Он пытается защитить нас, и вряд ли это пойдёт ему на пользу. Творцы недовольны, требуют изменений…
Аркадий Цукерман слушал Меньшикова с жадным интересом. Татьяна позволила ему курить, и доктор достал сигары. В оконное стекло барабанил назойливый дождь, и Тата преждевременно зажгла лампы в гостиной Михаила. Меньшиков вышел на улицу без зонта и промок насквозь. Девушка отпаивала гостя чаем, куда Цукерман посоветовал добавить коньяк. Сам доктор уминал пироги с капустой. Виктор же, напротив, ничего не ел. Юноша выглядел осунувшемся и грустным, Тата клевала носом. Она провела несколько мучительных, бессонных ночей в ожидании брата и вся извелась от волнения.