Яковлева бросила на него быстрый взгляд. Заинтересованный. Ласковый.
– Я его понимаю. Когда-то мне казалось, что умение метко стрелять, шпионить и дурачить жандармов – это самое главное. А теперь я хватаюсь за голову… Жалуюсь, да… Ха! Хорошо устроилась! Эдуард Андреевич… я бываю с вами излишне грубой. Издержки профессии, знаете ли. Приходится командовать оравой зачастую плохо воспитанных мужчин. Покажешь слабину – не будут слушаться. Это непросто. Всегда носить маску. Благодарю за то, что пришли на помощь, что не бросили меня…
– Перестаньте! Хандрить вздумали? Напрасно! Любой бы поступил на моём месте точно также. Или нет? Или вы бы бросили неблагонадёжного «бывшего» мокнуть под дождём в болоте? – Эдуард улыбнулся уголками губ.
– Нет, вас бы не бросила. Без ваших мозгов и чутья мы, возможно, не обойдёмся, – сварливо подметила она.
– Разумеется, человек – лишь винтик в огромной государственной машине, живущий и трудящийся для общего блага. И так будет до тех пор, пока не завершится переход к социализму…
– Не насмехайтесь над тем, во что не верите!
– Насмехаться над социализмом? – поднял брови Милютин. – В компании наркома по чрезвычайным делам и социалистки? Поверьте, мне дорога жизнь. Не желаете ли чего-нибудь горячего?
В ту минуту Лариса подалась к Эдуарду, сжала его плечо и ухмыльнулась. Красивая, проницательная. Самая настоящая барышня.
– Мне нравится ваш тон. То хотите меня уколоть, то стараетесь любезничать. Мне доводилось общаться с массой «бывших», и мужчин в том числе. Все они пытались за мной ухаживать, и у всех получалось фальшиво. Вы тоже притворяетесь, однако не потому, что не считаете меня ровней, но воспитание заставляет быть вежливым. А потому, что вы со всеми себя так ведёте. Играете, усыпляете бдительность, завоевываете доверие, выпытываете секреты, очаровываете. Просто так. На всякий случай. Вдруг пригодятся. Но глаза у вас стеклянные, холодные. И что же прячется за ними?
Её пристальный, серьёзный взгляд заставил Эдуарда отодвинуться. Уж больно много она понимала, слишком глубоко пыталась заглянуть, хоть и не имела на это никаких прав. Она была чужой, непонятной, опасной.
– Моя обожжённая, полумёртвая душа, – мрачно заявил Милютин и снял ладонь Ларисы со своего плеча. Она прищурилась. Она поняла: это не шутка.
Он подозревал, что эта девушка станет причиной постоянной головной боли и ночных кошмаров. А ими Милютин был сыт по горло.
[1] Императорская публичная библиотека – с 1917 по 1925 г. – Российская публичная библиотека. Ныне Российская национальная библиотека, расположенная на углу Невского проспекта и улицы Садовая.
[2] Партия социалистов-революционеров (эсеры) – революционная политическая партия, основанная в 1902 г. Эсеры были сторонниками постепенного перехода от капитализма к социализму.
[3] Револьвер системы Нагана, разработанный братьями Наганами и состоявший на вооружении в Российской империи, в последующем в СССР.
[4] Речь идёт о Российской социал-демократической рабочей партии (РСДРП), к тому времени уже разделившейся на большевиков и меньшевиков.
[5] Союз 17 октября («Октябристы») – правая (либеральная) политическая партия, образованная в 1905 г., состоявшая преимущественно из крупных землевладельцев и чиновников.
[6] Императорский Царскосельский лицей. На самом деле, ещё в 1843 г. лицей переехал в Санкт-Петербург.
Глава 4
Глава 4
Союзники
– Не засыпай, Эдуард! Не засыпай! Нельзя спать! Не закрывай глаза, слышишь ты или нет!? Не вздумай! Расскажи мне что-нибудь, расскажи про Шотландию, про замки и вереск…
– Тьфу! Вереск! Там было холодно, Миша… И всё время шёл дождь… Противный такой дождь. Удручающий.
– Вот-вот! Уже хорошо! А их хвалёный виски ты пробовал?
– Я же был мальчишкой…
– Эх, скука с тобой смертная!
Глаза Эдуарда закрывались сами собой, он утратил над ними власть. И стоило только векам опуститься, как молодой человек куда-то проваливался, летел вниз. Голоса друзей, стоны, смех, хрип, ругань исчезали, на место их лиц и холодного серого неба приходила тьма, давящая, бесконечная. Но наконец-то унималась боль, рассеивалась смертельная усталость. И становилось так хорошо… спокойно… А потом Миша снова грубо тряс его или бил по щекам, толкал в бок. Со стоном Эдуард открывал глаза. И снова оно, далёкое холодное небо, стенки окопа, промёрзшая земля, твёрдая…, земля, которая станет им могилой, последним прибежищем. Онемевшие и побелевшие пальцы, уже плохо гнущиеся, иней на ресницах, шинель, не дающая ни капли тепла, тающие на коже снежинки. И пустота, бесконечное бдение, проклятая «окопная война»[1], в которой нет смысла. Нет смысла. И вновь Эдуард проваливался в сон. Сон – освобождение, сон – спокойствие. Последний и вечный сон. А потом – очередная оплеуха.