– Меньшиков ничего о них не знает, и я склонен ему верить. И я бы не стал на него давить, бедняга и без того напуган и растерян. Возможно, мне и не придётся их искать, – в первую очередь, Милютина интересовали биографии погибших. Все они были связаны, их всех объединило Небытие. Отец Константина Зорина, Фёдор Зорин, был автором книги о Мире, Которого Нет и, судя по всему, ярым противником договора с творцами. Сергей Феофанов изучал эту книгу, причём очень внимательно. В его квартире Эдуард нашёл тетради, наполненные заметками о Небытии, выдержками из книги, замечаниями, вопросами. Бедняга бредил странным миром. Тоже можно было сказать и об Анатолии Игнатьеве, брат которого служил в Седьмом отделении, а после революции исчез без следа. Игорь Алексеев – помощник Зорина, похоже, продолжил его дело. Хм, дело… А вот с этим ещё предстояло разобраться. И был ещё Тимофей Иволгин, которого с остальными погибшими, на первый взгляд, ничего не связывало. И этому субъекту Эдуард собирался уделить особое внимание.
– Погибших связывало общее дело, это бесспорно. Но не думаю, что Михаил имел к нему отношение, нет, он расследовал убийства. Возможно, Лариса Владимировна, вы и не найдёте документы Седьмого отделения. Возможно, погибшие добрались до них раньше. А узнали они о Мире, Которого Нет, от Зорина и Игнатьева. И что бы они ни задумали, это, явно, не понравилось творцам. Понимаю… звучит безумно, ведь само существование творцов..., но…
Эдуард уже не мог притворяться, что его всё устраивает, он облокотился на стол и обхватил голову руками. Эта история сводила его с ума. Разумеется, он не желал верить ни в каких творцов, в необычные создания и в миры, которые возникают и исчезают по желанию чародеев. Во что верил Милютин? В прогресс. В науку. В человека. В то, что на всякий вопрос найдётся ответ, что всему есть разумное объяснение. И его вера в одночасье превратилась в ничто. Но разве он сам не был странным? Эдуард во всём видел смысл, ничего не забывал и не упускал из виду, мог связать, казалось бы, совершенно разные события и явления. Создавалось ощущение, что многое он знал наперёд. И если Эдуард думал, что в этом была хоть капля логики, он очень ошибался, бедняга. Лариса жалела его. От всего прочитанного у неё самой раскалывалась голова. Бессонные ночи, поиски утерянных документов и работа, работа, работа. Совещания, заседания… И не было им конца. Голова разболелась вовсю, по вискам стучали наглые молоточки.
– Вам нездоровится? – Милютин не сводил с неё пытливых серых глаз.
– Нет, – Лариса нетерпеливо махнула рукой. – Но хватит на сегодня. Достаточно. Продолжайте работать в том же духе, допросите секретарей погибших. Даю добро. Поговорите с родственниками. А я постараюсь раздобыть треклятые документы. Только не сегодня. Больше не могу. Поедемте домой.
Эдуард кивнул. С облегчением. Он тоже вымотался, по всей видимости, совсем не спал в последние дни.
Всю неделю он отвозил Ларису домой. Она не возражала, мигрень была такой сильной, что девушка не рискнула бы сесть за руль. Лариса привыкла к тому, что он отдаёт ей пиджак (она мёрзла даже в самые тёплые вечера), не задаёт вопросов, не пытается понравиться, найти к ней подход, использовать её. Потом Эдуард уходил. И с ней оставался запах чистоты, одеколона, его запах, а ещё её чувство вины. За то, что с его появлением к ней вернулась давно угасшая жажда недозволенного.
***
Лариса отказалась от служебной квартиры и не думала жалеть об этом. В конце концов, она «красный комиссар», слуга народа, а посему должна быть близка к простым людям на деле, не на словах, должна жить, как они. Комната в коммунальной квартире Ларису вполне устраивала, у неё не было семьи, к ней редко приходили гости, и вообще, девушка приходила домой только на ночь. Так к чему ей отдельная квартира? Глупое расточительство!
Длинный коридор, в ночные часы пустой и полутёмный, а днём наполненный голосами ребятишек, вереница комнат, запахи прогорклого масла, жареной рыбы, хлеба, мыла и сырой одежды. Соседи частенько стучались в дверь Ларисы, просили совета или помощи, но они, похоже, ещё не свыклись с её новой должностью, не приставали с вопросами, не таращились, а самое главное, не испытывали страх.