– До того, как дядя был принят в Аппарат Правительства, он реставрировал картины. Они всегда были его страстью, – пояснила Надежда Игоревна. – И после… Он никогда не отказывался от любимого дела. Забирал даже самые безнадёжные работы.
– Он ведь ведал вопросами национализации объектов культуры…, – заметил Эдуард, склонившись над столом Иволгина. Тонкие кисточки, лезвия, снова баночки с краской, лак…
– Да, инспектировал музеи, частные галереи, запасники...
– Не приносил ли он в дом что-нибудь странное? К примеру, необычную книгу… хм…, – Эдуард прошёлся вдоль стеллажа с книгами, внимательно разглядывая их корешки, ища глазами странные узоры или символы. – Как бы вам объяснить? Может быть, они были написаны на неизвестном языке… Или, может, он приносил какие-нибудь предметы?
Надежда только плечами пожала.
– Большинство книг – мои. В моём доме их просто-напросто негде оставить, и когда дядя получил эту квартиру, я привезла их сюда. Они едва ли не всё, что осталось от состояния моей семьи.
– Сочувствую. Мне жаль, – проговорил Эдуард. Женщина опустила глаза и принялась мять пальцами ткань передника.
– Дядя приносил только картины, какие-то потом передавал музеям, какие-то оставлял дома, если они нуждались в реставрации. У него здесь хранится коллекция гравюр и несколько шпалер[1], их он хотел оставить в Зимнем дворце, когда Правительство переедет, и там откроют музей[2]. Хотите взглянуть? Хорошо. Сейчас поищу…
Пока она рылась в вещах покойного, Милютин рассматривал книги. Тут в комнату ворвался Алёша, подскочил к Эдуарду и потянул его за рукав.
– Сын, я ведь просила…, – начала сердиться Надежда, но мальчик не обратил на неё внимания.
– Какая карта? – улыбаясь во весь рот, он вытащил из-за пазухи колоду больших гадальных карт, чёрных и глянцевых. Замешательство Милютина его нисколько не смутило. – Тащите карту!
– Алёша! Это что ещё за «тащите карту»? Как ты разговариваешь с взрослыми!?
– Ничего страшного. Какие у тебя занятные карты! Пусть будет… пусть будет эта. – Эдуард вытащил первую попавшуюся карту. Если бы не серебристый узор, напоминающий венец, она была бы совершенно пустой. – Это из коллекции вашего дяди?
Надежда Игоревна выглядела озадаченной.
– Да, наверное… Здесь, знаете ли, столько всего… Где ты их взял, Алёша?
– В серванте, на самой верхней полке, рядом с фарфоровыми чашками, ну с теми, у которых голубая каёмочка. Там они и лежали, в уголке. Правда, красивые? Такие гладкие, и ни один узор не повторяется.
– Бога ради, зачем ты полез в сервант? Снова искал конфеты? Я же уже сказала, до обеда ни-ни…
Пока Надежда распекала сына, Эдуард рассматривал карту. Узор не имел ничего общего с тем, что украшал обложку книги Зорина. Просто безделица. Милютин протянул карту мальчишке, но тот энергично замотал головой. Его мать махнула рукой, мол, себе оставьте.
– Как хорошо, что вы пришли! Мы вас тааак долго ждали! – заявил Алёша, подняв на Эдуарда полные надежды светло-голубые глаза. – Теперь всё наладится?
Ничего не понимая, Милютин перевёл взгляд на мать мальчика, она выглядела расстроенной.
– Он скучает по Тимофею Николаевичу, – зашептала Надежда. – Понимаете… это мы его обнаружили. Мёртвого. Мы часто его навещали, а тогда… тогда пришли слишком поздно. Алёша увидел его первым, решил, что дядя спит, принялся тормошить, а тот уже околел. Я тут же отвела сына к соседям, да вот только он уже большой, всё понимает.
– Да, теперь всё наладится, – заверил мальчика Эдуард и потрепал мальчика по волосам. Алёша, принявшийся было пересчитывать свои драгоценные карты, поднял голову и заулыбался.
– Мы вас оставим. Не будем мешать, да, сын? Вот в этой коробке шпалеры, дядя делал для них подкладки. Чтобы ткань не вытягивалась. Тут гравюры… Делайте всё, что посчитаете нужным. Знаете…, – женщина снова понизила голос. – Дядя был добрым человеком и искренне верующим. Он бы не стал… ну вы понимаете.
– Понимаю, – кивнул Эдуард. Он-то действительно всё понимал, но до сих пор не знал, кому предъявить обвинения в убийствах.
***
– И давно он так себя ведёт? – поинтересовалась Лариса. Как раз в этот момент двое рослых следователей уводили обратно в камеру напавшего на Меньшикова головореза. Они были вынуждены чуть ли не тащить заключённого, так как он отказывался идти самостоятельно, завывал, вращал глазами и пускал слюни. Зрелище было не из приятных, но Лариса оставалась невозмутимой.