– Лариса! – и снова ни звука. – Куда же вы подевались? Лариса! Двигайся же, двигайся!
Ноги были прозрачными, но тяжёлыми, точно на них надели кандалы. Каждый шаг причинял боль, каждый шаг стоил невероятных усилий. Он старался не смотреть по сторонам, идти только вперёд. Всё это ненастоящее… Но трупы… сколько же их… сколько жизней… Он шёл сквозь туман и дым, или это было облако ядовитого газа?
– Лариса!!
Она стояла на самом краю обрыва, а за ним не было ничего, ни полей, ни неба, ни траншей, ни колючей проволоки, ни мертвецов. Лишь чернота. Обрыв расширялся, увеличивался, а Лариса словно парила в воздухе, носки туфель едва-едва касались земли. За её юбку цеплялся помертвевший от страха Цукерман, а Прохор Павлов лежал на самом краю пропасти, у ног девушки, без чувств. Лариса скрестила руки на груди, точно бы защищалась, юбку трепал ветер, длинные волосы красным знаменем развевались за спиной. Вокруг кружили серые тени, врезались в неё, хлестали по лицу, пытались столкнуть в пропасть. В неё летели камни, комья земли, но Яковлева стояла насмерть. Она что-то шептала (неужели молилась?), Эдуард видел, как шевелились её губы, глаза девушки были закрыты.
– Лариса! – Эдуард боялся, что комиссар не увидит его, но она открыла глаза. – Лариса! Дайте руку! Дайте мне руку!
Она перестала шептать и потянулась к нему, и в тот миг земля под её ногами начала рассыпаться, обваливаться. Цукерман заорал и ещё крепче вцепился в Ларису, его ноги беспорядочно болтались в воздухе, он кричал и тянул девушку в пропасть. Эдуард оттащил Павлова подальше от обрыва и вздохнул с облегчением, его руки перестали быть прозрачными. Он больше не призрак. Но сумеет ли он удержать и Ларису, и толстяка Цукермана?
– Поймал! Держу! – Эдуард вцепился в запястье девушки и попробовал подтащить её к себе. Рот Ларисы раскрылся в немом крике, волосы окутали её покрывалом, по лицу текла кровь. – Держу! – его пальцы соскальзывали, мимо пролетали камни, обломки чего-то…, тела. Всё смешалось, тени скопом набросились на Эдуарда, и у них были когти, вполне настоящие, острые, очень острые. – Держу! – бедняга Цукерман продолжал вопить… И не было этому конца.
А потом… потом… они увидели, что стоят в камере. И не было ни обрыва, ни теней, ни трупов. Иллюзия, лишь иллюзия. Санитары, ворвавшиеся в камеру, погрузили Павлова на носилки и оказывали помощь Цукерману. Тот не мог подняться без посторонней помощи, растянулся на грязном полу, таращился в потолок и бормотал «научное объяснение, научное объяснение, всему есть научное объяснение». Лариса упёрлась ладонью в стену, вторая рука сжималась в кулак, потом разжималась, Эдуард не сводил глаз с её белых пальцев и чувствовал, что дрожит с головы до ног. Лариса подняла руку к лицу, коснулась лба и размазала кровь по щеке.
– Рана глубокая. Позвольте взглянуть…, – потянулся к ней Эдуард.
– Подождите…, – комиссар отстранила его от себя. – Сейчас мы уйдём… Сейчас мы уйдём отсюда. Подождите. Со мной всё хорошо. Подождите, – повторяла она. Потом Лариса оттолкнулась от стены и рухнула ему на руки, ноги больше её не держали.
Эдуард вынес девушку из проклятой камеры. По коридору носились следователи, доктора, милиционеры. Виктор кинулся к Милютину с вопросами, но отпрянул, увидев его перекошенное лицо. Лариса с неожиданной силой вцепилась в воротник его рубашки и держала крепко.
– Я видела ужасное… ужасное…
– Знаю, – он смотрел только вперёд. Только бы убраться отсюда поскорее! Убраться!